Меня не удивило, что мы так по-разному запомнили детство: в терапии мне не раз приходилось сталкиваться с такими случаями у потомков одних родителей. Это часто происходит в дисфункциональных семьях, где психологическое насилие не обсуждается, а обидчик неизменно выходит сухим из воды. Но при мысли о разделяющей нас недоговоренности мне стало грустно.

— Я тоже их любила, но у них было множество проблем, — сказала я.

— Да откуда тебе знать? Ты же уехала. Это я с ними жил.

Вот оно. Я уехала, а он остался.

Я попыталась успокоиться, чтобы не начать оправдываться за то, что нарушила главное правило нашей семьи — счастлив ты или нет, никогда не говори о том, что тебя волнует. Мое желание найти счастье, избавиться от скандалов, слез и криков было воспринято как худшее предательство. Я узнавала мир, говорила на языке чувств, но, что хуже всего, я сердилась на родителей за то, что они не хотят большего. Не хотят попасть в мой мир. И они все прекрасно чувствовали.

Мне хотелось объяснить, что побег был единственным средством выжить, что наша семья погрязла в боли и отрицании, я больше не могла притворяться и молчать. Но Робби только что перенес операцию, его нельзя было расстраивать, и я снова промолчала, сказав только:

— И ты мог уехать.

— Как, Надин? Как ты себе это представляешь? Чтобы отец забил мать до смерти? Чтобы он как-нибудь ночью свалился с лестницы?

Робби побагровел. Застарелый гнев наконец-то вырвался наружу. Мне не удалось сгладить ситуацию. Но это произошло не впервые. В этот напряженный момент встречи со смертью я вдруг поняла, что так всегда и проходили наши беседы — так я всегда и поступала. Мне казалось, что я отступаю, но на самом деле я продолжала давить, цели́ть и править, пытаясь подогнать людей под свои потребности, — это звучало в моем тоне, в выборе слов. И мой брат, единственный в мире человек, с которым у нас была общая кровь и общее прошлое, прекрасно осознавал, что я делаю. Даже когда я молчала.

Теперь я решилась впервые в жизни озвучить свои мысли:

— Ты не нес за них ответственности. Они были взрослыми людьми. Они сделали свой выбор, как и ты. Я не позволю тебе обвинять меня в этом.

Мониторы запищали, сигнализируя о всплеске эмоций. Но тут лицо Робби изменилось, он положил голову на подушку — дышал он по-прежнему тяжело, но сердечный ритм начал замедляться.

Через несколько мгновений он сказал:

— Ты права. Я мог уехать. Просто боялся, что однажды приеду и увижу, что мать повесилась, а отец захлебнулся в собственной блевотине. Мне казалось, что если я буду рядом, то все как-нибудь наладится. Но они все равно умерли. — Он помолчал. — Может, это было только поводом ничего не делать со своей жизнью. Я же так и не попробовал что-нибудь изменить, даже с Ивой. — Он взглянул на меня. — Хорошо, что ты уехала. Мне нравилось думать о твоем доме, о твоей семье.

У меня потекли слезы. Глаза Робби тоже увлажнились, и он нахмурился, пытаясь сдержаться. Я ошибалась. Он все знал, все видел.

— Когда мы любим кого-то, то хотим ему помочь — даже если он сам не хочет, — сказала я наконец. — А в итоге часто вредим себе.

— Но ты-то справилась, — возразил он. — Я тобой горжусь.

И по голосу Робби я поняла, что ему это было непросто сказать. Все эти годы он злился на меня не потому, что я пошла своим путем, а потому, что пыталась увести его за собой. Может, корень наших с Лизой проблем лежит там же?

— В моей семье тоже не все гладко. Я столько ошибок сделала с Лизой.

— Что у вас произошло?