– Вот! – воскликнул Володя и выпил рюмку водки. – Вот образец актера! Вот глубина проникновения в образ.

– Да уж, голубчик. Проник он глубоко, – ответил критик и тоже хлопнул водки. – На Пряжку увезли.

Володя Соболин задумался, погрустнел.

– Актера, – сказал он, – легко обидеть, потому что актер – это обнаженный нерв. Это раненая совесть. А критик – это кариес. Кариес – и все! Таковы же и режиссеры. Вот во Владивостоке несколько лет назад случай был: прислали из Москвы нового главного режиссера. Его в аэропорту встречает лично директор на «Волге». И спрашивает: куда, мол, везти? В гостиницу или в театр?

– Театр умер! – с надрывом сказал Сергей Всеволодович.

– Хрен! Театр жив! Он вечен и прекрасен! – ответил Володя. – Куда, говорит директор, везти? «В театр!» – ответил главный. Поехали они, значит, в театр, сели в ложу и стали смотреть спектакль. А шла, надо сказать, какая-то современная пьеса. Зрителей этак с ползала набралось.

– Вы хотите сказать, что зрители... э-э... прямо в зале набрались? Раньше, однако, набирались в буфэте, голубчик.

– Зритель – это святое. Папрашу не трогать! Только критики набираются в буфэте, а уж потом прутся в зал...

– Что же поделать... э-э... голубчик, коли на вашу игру смотреть... э-э... трезвому положительно невозможно?

Володя побледнел и выкрикнул:

– Папрашу не перебивать! Значит, сели в ложу, стали смотреть современную пьесу. И вдруг из ложи раздается повелительный голос главного: «Ну кто же так играет? Все с начала!» Актеры опешили, публика в замешательстве. Но – выучка, актерское мастерство сделали свое дело, и актеры продолжили играть. А режиссер снова дает указания. И грозно так, требовательно! Актеры тем не менее играют. И вдруг новый главный выскакивает из ложи, как черт из табакерки, и начинает перестраивать мизансцену, хватая актеров и актрис за руки. Представляете? Никто ничего не понимает, на сцене чуть ли не драка. Зрители пришли в оживление – такого-то чуда они еще не видели. Хорошо, директор сообразительный оказался, побежал да и вызвал «скорую». Те приехали, мигом одели главного в рубашонку с длинными рукавами, увезли. Оказалось: шизофреник.

– Умер театр, умер...

– А критики живы! У того режиссера родной брат, кстати, критиком был, – злорадно сказал Володя и выпил водки.

– И критика... э-э... голубчик, умерла, – вздохнул Качевский и тоже выпил.

– Э-э, нет, Сергей Всеволодович, никак не сдохла. Жирует! Пьет актерскую кровушку, как водяру.

– А актерскую-то кровушку... э-э... можно вместо водяры кушать, Владимир. Эффэкт, так сказать, тот же, но... э-э-э... похмелье тяжелей. Потому, что актеры циничны! О, как они циничны. Я вот припоминаю случай в... э-э... Тирасполе. Еще... э-э... до событий, всем известных. Шел в тамошнем театре один... э-э... спектакль из бесконечной ленинианы. И вождя... э-э... мирового пролетариата играл, как водится, всенепременно... э-э... заслуженный артист Молдавской ССР. А другой актеришка, его собутыльник, человек уже в летах, играл старого питерского... э-э... рабочего с Путиловского завода. Театр, вы говорите, святое?

– Святое, – отозвался Соболин с готовностью.

– Пустое, – возразил Качевский. – Театр умер, а остальное – вертеп. Так о чем же это я? Э-э... голубчик, про Тирасполь. Так вот извольте: тот, что рабочего изображал, – о, какая внешность пропитая, пролетарская! – все норовил своего собутыльника... э-э... Ульянова, разыграть. Была там по ходу действа вертепного сцена, когда Ильич в самый канун октябрьского переворота выходит на набережную... э-э... Невы и долго так смотрит на ее державное теченье. На заднике низкое, серое, питерское небо намалевали. И шпиль... э-э... Петропавловский. И – натурально перед задником, голубчик вы мой сволочной, фанерная... э-э... декорация, изображающая гранитный парапет набережной. А между липовым небом и липовым же... э-э... задником некое пустое пространство, символизирующее Неву. И вот стремительной своею походкой выбегает Ульянов... э-э... Ленин, подходит к парапету, бросает взгляд на воды невские... И что же он там видит?

– Да, – сказал Володя, – что же там видит Владимир Ильич?

– А видит он там, голубчик, своего собутыльника с Путиловского... э-э... завода, который невидим... э-э... зрителю.