Командир батареи взял полотенце и начал растирать шею, грудь, охал от наслаждения, приговаривал, мол, водица не хуже ключевой, только после нее чувствуешь себя человеком.

На первый взгляд рядовой эпизод из обыденной жизни армейского быта. Однако в батарее было правилом: как бы трудно ни складывалась обстановка, люди не приступали к еде, не умывшись. И командир в этом показывал пример.

Насвистывая нехитрую мелодию, капитан вместе со всеми уселся на плащ-палатку. И тут лейтенант Шангин доложил о появлении противника.

— Вот и повечеряли, — сожалея, вздохнул Филиппов и засунул ложку за голенище сапога.

— После войны, Гордей Иванович, наверстаем все, — посмотрел на него Чигрин, быстро встал и скомандовал: — Приготовиться к бою!

Команду тут же продублировали наблюдатели. Приникли к окулярам панорамы наводчики, в готовности к приему снарядов замерли заряжающие, бросились к ящикам подносчики. К стрелковым и пулеметным площадкам, бронетранспортерам побежали бойцы взвода управления. Качнулись стволы орудий. Десятки пар глаз скрестили взгляды на дороге и просеках, уходящих в лес.

— Без команды огня не открывать! — распорядился Чигрин и, обернувшись к посыльному, добавил: — Быстро к Шангину. Пусть отводит разведчиков и наблюдателей с высотки в траншею.

В томительном ожидании прошло несколько минут. Наконец на опушке леса появилась вражеская колонна. Немцы скатывались в лощинку без охранения. Колонну замыкали радийная машина и два бронетранспортера. «Больше батальона», — отметил про себя капитан.

Чигрину не раз приходилось встречаться на поле боя с превосходящими силами противника. Прикрывавшие батарею стрелки обычно брали на себя немецкую пехоту, а он — танки, орудия, бронетранспортеры. В этот раз привычный порядок был нарушен: прикрытия не было. Предстояло обходиться наличными силами. Чигрин принял решение закопать бронетранспортеры. На каждом из них находился крупнокалиберный пулемет и два ручных — внушительная огневая поддержка для батареи.

Григорию Матвеевичу почему-то вспомнился недавний разговор со старшим лейтенантом Чайкиным.

— Часы вот остановились, — глянул на циферблат старший лейтенант. — Вроде и аккуратно ношу. Не к добру это.

— Суеверный нашелся. Штамповку, небось, носишь-то?

— Ну да, ее самую.

— Дрянь это. Выброси. Мои кировские третий год шлепают. Ни сырость их не берет, ни жара.

«Фу, черт! — сплюнул Чигрин. — Придет же в голову такое». Он вскинул к самым глазам бинокль. Из просеки появилась новая колонна. «Еще сотня человек, не меньше», — отметил про себя командир батареи.

До первой колонны оставалось метров четыреста, когда она приостановилась: то ли гитлеровцы заметили опасность, то ли еще что их насторожило. Медлить было нельзя.

— Огонь! — скомандовал капитан.

Голос комбата потонул в грохоте орудийных выстрелов. Взрывы снарядов, перестук двенадцати пулеметов, автоматные очереди, посылаемые бойцами взвода управления, прорубили коридор в фашистской колонне. На глазах батарейцев она начала разваливаться. Оставшиеся в живых гитлеровцы повернули назад, задние ряды смешались, хотя по инерции шли вперед, перешагивая через раненых и убитых. Офицеры пытались остановить начавшийся хаос, однако под перекрестным огнем сделать это не смогли.

Изрядно поредевший противник залег. Осколочные снаряды и очереди пулеметов продолжали выхватывать из его рядов по нескольку человек; немцы еще не успели рассредоточиться, лежали чуть ли не сплошной массой. Короткими автоматными очередями били по врагу бойцы Шангина. Сам лейтенант полосовал по фашистам из пулемета.

Минут двадцать продолжалась кровавая сеча, пока остатки гитлеровцев не отползли за кустарник и не скрылись в лесу. На фланге второй колонне удалось вплотную приблизиться к огневой, занимаемой взводом старшего лейтенанта Чайкина. Гитлеровцы окружили расположенную несколько на отшибе огневую позицию орудия сержанта Ивана Рожкова. Посыльный, докладывая Чигрину обстановку, от себя добавил: