Выводы стремительны, как натиск какой-нибудь там кавалерии. Сограждане, мы — светское учебное заведение, и мы хотели бы таковым оставаться. Решительно невозможно понять, почему на нас посягает не Совет, не легально выбранный представитель любого региона, класса, объединения, а сугубо религиозное объединение одной из конфессий одной из мировых религий. Посягает на учебное заведение МСУ. Господин полковник Моран, как исполняющий обязанности ректора, хотел бы обратить внимание общественности на положение дел. А более ему сказать нечего — у него ежегодные учения. Спасибо за внимание, рассчитываем на поддержку.
— Уф, — говорит Кейс. — Дуракам везет. Он до вашего выхода просто не досмотрел. А теперь, даже если досмотрит, не отреагирует. У него уже карты сданы другие и игра пошла.
— Госпожа штатный психолог, примите мою благодарность и извинения.
Я его точно сейчас убью… Ну трудно сказать просто «Спасибо!», трудно, да?
— Не взорвались, — констатирует Джастина. — Опять. Значит, работаем.
Кто-то за работой поет, кто-то бормочет, кто-то губами шевелит, кто-то по комнате ходит, жестикулирует — или, наоборот, замирает. А мистер Грин в рабочем состоянии — исчезает. Вот сидит человек, глаза его видят, уши слышат, прикоснуться можно, хотя и не стоит… а самого его нет. Поначалу всех это беспокоило, потом привыкли. Ну нет… утекает по кабелю куда-то туда, где у него дом. Там ему думать удобнее. А тело не отключает из вежливости. В конце концов, что тут странного? Скажи кто два года назад: у нас реорганизацией государства будет руководить иезуит — вот это была бы фантастика из фантастик. А что он, кажется, полуэлектронный — это уже мелочи, местная экзотика.
В аппарат новосоздаваемого комитета младший персонал отбирали вполне штатным образом — заявки, внутренний конкурс, собеседование. Анна тогда только-только отработала испытательный срок в торгово-промышленной палате, заявление подала, рассчитывая разве что на отличный диплом, послужного списка еще не было, можно сказать, никакого — и скорее на чистом азарте. А вдруг? Прошла заочный отбор, прошла собеседование с начальником отдела, а легендарного мистера иезуита увидела только через неделю. Человек как человек, ничего особенного. Две руки, две ноги, лицо профессионально клееное, без мнемонической считалки не запомнишь, на улице не узнаешь. Господин никто. Не начальник, а золото — требует все заранее, голоса не повышает, всех поименно запомнил в первый же день, спасибо-пожалуйста, но где, где хоть что-нибудь… иезуитское? Не вот эта же привычка сидеть, когда рабочий зал пустеет, на любом столе, боком, криво, с центром равновесия непонятно где.
Анна попробовала повторить — и свалилась с грохотом. Но маловато для тайного-явного общества, овеянного такими слухами.
Дальше — больше. Объем работы, конечно, великоват. Точность, конечно, высокая. Но дай тому же ИванПетровичу те же полномочия и ресурсы и ясную цель — будет похоже. Медленнее, но не так уж и намного. И даже хвоста и копыт у мистера Грина нет. Где чудеса, я вас спрашиваю? Где хоть что-нибудь, чему их в университете не учили? Не все осваивают, правда. И не в таком объеме… но нового ничегошеньки.
Делиться разочарованием не стала. Правильно сделала. Сегодня утром с горя села боком на стол и нашла точку равновесия. Телом, не думая. А голова в это время щелкнула совсем другим. Откуда, на самом деле, взялось то, чему их в университете учили? И как там учили раньше?
Сегодня ей нужно было заступать на смену вечером — очень удобный график: день, ночь, двое суток отдыха. Переработки сотрудников мистер Грин почитал за личное оскорбление и покушение на его личные привилегии, так что все время получалось — вроде бы и работаешь, много и с удовольствием, а вроде бы и не устаешь. Так что можно и свою смену отстрелять, и не уходить, раз уж пришла… и не гонят. Наоборот, обрадовались, погнали в третий «аквариум» и поставили заместителем на новую рабочую группу — что бы там с университетом ни происходило, а остальные дела никуда не делись, а тут у нас сотрудник с личной заинтересованностью и домой не рвется. Тут уже ради такого прыжка по карьерной лестнице останешься и будешь четверо суток сидеть безвылазно, но речь-то идет о другом. О собственной шкуре, о любимом декане и чуть менее, но любимой альма матер.
ИванПетровичу, конечно, писала не она — верней, после утреннего разговора могла бы и она, санкцию ей дали явно и недвусмысленно, но дополнительный слой всегда лучше. Что сделает ИванПетрович, когда узнает, что фронта перед ним теперь не два, а только один — и гадать не нужно. Бросится в объятия Антикризисного комитета, только дым пойдет. И хорошо. И ладно.
Мистер Грин наверняка понял, почему ей нравится, когда ее называют Аней. Она бы на его месте поняла.
Аквариум, сектор этажа с внешней стеклянной стеной, казалось, наполовину висел в воздухе — или даже в мире идей. Почему-то в этих стекляшках особенно хорошо работалось в группе. Это заметили давно, еще до мистера Грина — а Антикризисному комитету щедро отписали пять таких емкостей. Экраны на стенах, экраны на стойках, столы, кресла, ковры — и платиновое осеннее солнце сбоку. Пошел!
К обеду нарисовалась такая прекрасная картинка — флорестийский политический деятель залепил тортом по физиономии всему Совету; Сообщество в лице какого-то пресс-секретаря венецианского представительства сказало, что оно, конечно, инициировало официальное разбирательство — но стандартным же образом, через Совет; синьор да Монтефельтро с горнолыжного курорта в Альпах по телефону на вопрос корреспондента ответил, что он вообще не понял, в чем дело — ну да, полковнику Морану, старому знакомому, и некогда командиру по карибскому кризису, оказывал как член Общественного совета при университете поддержку, а еще лично и сам, от своего имени, и вообще все стороны конфликта, возникшего на пустом месте, его друзья и он надеется на мирное урегулирование…
Господин Щербина — которого Анна помнила не очень хорошо, а потому не оценила, сильно ли он изменился, — шипел в микрофон, обозвал Лима незаконным сыном орла и кукушки, и сообщил, что он собирался официально и без лишнего шума участвовать в разбирательстве как свидетель, а обращение Морана воспринял как естественное развитие ситуации, но вышеупомянутая помесь, видите ли. В общем, без комментариев.
Вышеупомянутая помесь господина Щербину на поединок вызывать не стала — а, будучи поймана в перерыве какого-то заседания по бюджету, ответила возмущенным представителям Совета и прессы, что если события начнут развиваться иначе, чем предсказывалось в его выступлении, то она, помесь, с превеликим удовольствием извинится перед всем Советом вообще и перед каждым конкретным делегатом в частности.
Вот господин проректор Моран явно с удовольствием вызвал бы всех по очереди — но вместо этого торжественно жаловался, что негодяйские иезуиты покушаются на независимый университет. За спиной его гордо высилось белокаменное здание центрального учебного корпуса и реял флаг университета с красной новгородской полосой поперек.
То, что вчера ночью могло обернуться резней, если не хуже, быстро превращалось в малоприятный красочный скандал, радость независимой прессы.
Скандал ширился, разбегался волнами… и сдувался.