— Эулалио говорит, будет заявление. Наверняка. Вот и посмотрим…
— Заявление? — черт с ними, с идиотами, но тут же любимый муж в эпицентре. И в майке. И он же первый полезет под танк, когда танк на горизонте появится. И все равно не простит себе, если танк хоть кого-нибудь задавит. — Вы, банда тупиц, вы бестолочь мировая… Вы когда запомните, что у людей бывают не только интересы и идеи?
Забыла, совсем забыла… главное, года же не прошло. Они оборачиваются на крик как подсолнухи на светило. Все. Конечно же. Если человек кричит, так он знает, чего кричит…
— Где просчет? — спрашивает господин хозяин всего. В Винланд бы его с такой обучаемостью, там это любят, учат этому. Конструктивная реакция. Даже по лбу дать не за что: обезоруживает. Для того ведь и придумано.
— У вас? Где всегда, в хромосомах. Скажите, вы будете сопротивляться насильнику? — Отдельное наслаждение наблюдать, как поэтапно до мужчины доходит, что да, да-да, это именно его и именно об этом спросили, он не ослышался, нет. — Вы согласитесь на… компромисс? Не пятеро, а один?
Первым понимает, кажется, старая ящерица Анольери. Ну да, этот берет опытом там, где остальным нужно все разжевать и выложить на блюдечко.
— Да, Моран воспринимает свое учреждение как… продолжение личности и тела. Попытку вторжения — соответственно. И указанный ему выход — догадайтесь, как? А уж взять ответственность на себя…
— Я-а… — Это он не растерян, это он опять слова ищет. — Так и думал, что он защищается, да. Не хочет отдавать. Я бы не отдал, — господин Сфорца вспоминает, при каких обстоятельствах в мире сменилась власть, и поправляется. — Я не отдал. Но я мог не отдать.
Вот это называется хорошо развитая мания величия. Корпорант. Ну, крупный корпорант. Ну государство, считай. Но «не отдать» он хотел не кому-нибудь, а Мировому Совету Управления, тому самому. Но как же сравнить себя — и какого-то сумасшедшего Морана. Тем более, что он и в самом деле сумасшедший.
— У вас силой отбирать ничего не надо. Вам достаточно правильно кое-что объяснить, и вы все отдадите сами. У Морана такой кнопки нет. Это моллюск…
— Я? Сам?
— Сам, сам, — это Джастина. — Если тебе показать, что с тобой все погибнет, а без тебя многое выживет. Ты бы и тогда ушел, если бы не было ясно, что и у нас ни ячменя не выживет, и вокруг все рухнет. Это вы поэтому про идеи заговорили? Эй, Лим, тебе воды дать?
Идиот-сорняк-диверсант сполз на пол по стене, сидит там как подстреленный и трясется.
— Дать, — говорит, — только лучше не внутрь, а сверху. Я тут с вами расистом стал и не заметил даже.
— Дайте ему лучше пинка, — говорит Кейс. — Мне обходить далеко. Да, очень смешно. Не приметил единомышленника, партизан хренов. Да, синьор Сфорца, именно. Если убедить вас, что ваши имманентные качества смертельно опасны. А Моран сейчас займет оборону. Именно потому, что вы ему предложили выход. Пасть в бою, знаете ли, не так стыдно, как самому согласиться… И учтите, он себе ни в чем отчета не отдает.
— Новости! — поднимает руку Джастина, и, разумеется, после короткого предисловия на экране во всю ширь образуется физиономия господина полковника Морана.
По отцу господин полковник тамил, по матери — соплеменник любимого супруга, и смесь вышла внушительная. Красив, как актер, породист, подтянут… экран вот-вот прогнется под напором харизмы. Герой войны, защитник свобод, отец родной солдатам и курсантам. Суров, но справедлив. Патерналистский идеал.
Открывает рот и выдает восхитительную, убедительную в своей целостности речь.
Никакой теории заговора, ну что вы. Никаких предрассудков, куда там. Цифры, факты, имена. Понятные схемы. Вот что было до предыдущей реформы. Вот каким позором и кровью это обернулось. Неприятно вспоминать Кубу? Нам, поверьте, тоже. А вот что сделали мы. И теперь мы — единственное независимое учебное заведение в мире. Независимое вообще. От всех группировок. В том числе и от одной ныне совершенно легальной христианской церковной организации. До сих пор Совет это устраивало. Сейчас почему-то перестало. Конечно, независимое не значит идеальное. Часть нынешних недостатков — обратная сторона достоинств. Часть, возможно — продукт чрезмерной бдительности и инерции мышления. Это поправимо. Но аллергию не лечат гильотиной.
— Ах, чтоб тебя, — восхищенно выдыхает Джастина.