Серьезной работы для подготовки тыла к сопротивлению не производилось. Ей сначала мешал барон Унгерн, безраздельно властвовавший в районе Даурии, а затем политическая игра атамана. Барон Унгерн в середине октября покинул свое насиженное гнездо на ст. Даурия, возможно, недовольный атаманом, и двинулся походным порядком в пределы Внешней Монголии».
Унгерн продолжал задерживать проходившие через станцию поезда и брал из них все необходимое для дивизии по своему усмотрению. Это вызывало недовольство каппелевцев. Впрочем, подобным «самоснабжением» в Гражданскую войну занимался не он один, тем более что боеприпасы и продовольствие от атамана Семенова поступали в дивизию нерегулярно.
Но кое-кто из каппелевцев сказал об Унгерне и доброе слово. Так, уже упоминавшийся генерал Владимир Александрович Кислицын вспоминал: «Из Борзи моя дивизия перешла на станцию Даурия, где я сменил части барона Унгерна. С бароном Унгерном я близко познакомился еще тогда, когда жил на ст. Борзя. Он часто приезжал ко мне в своем поезде. Мы много дружески беседовали с ним. Это был честный, бескорыстный, неописуемой храбрости офицер и очень интересный собеседник. В Даурии я сдружился с ним еще больше. Бывало, он сидит у меня до тех пор, пока не придет моя жена или кто-нибудь из дам. При их приходе он тотчас же старается встать и попрощаться: терпеть не мог женщин. Безумно смелый человек, он страшно стеснялся дам.
Неприхотливость и нетребовательность барона Унгерна к личным удобствам были изумительными. В Даурии он отдал в мое распоряжение всю свою квартиру, а сам перебрался в какую-то комнатку. Вообще, он был большим оригиналом по натуре. Например, на чердаке своего дома в Даурии он держал почему-то волков (видно, барон чувствовал свое внутреннее родство с этими животными
На службе это был очень строгий и требовательный начальник. Особенно строгим он был по отношению к офицерам. Рыцарь и идеалист по натуре, он требовал рыцарства и от окружающих его офицеров. Всякая бесчестность, трусость или корыстолюбие вызывали в нем взрыв негодования, и тогда он был страшен в своем гневе для провинившегося. Его отношение к солдатам отличалось большой заботливостью об их нуждах. Как человек редкой бескорыстности, он не тратил на себя почти ничего, и все отдавал на свою дивизию. Сам он ходил в рваных, заплатанных шароварах и старой шинели.
Все время барон Унгерн звал меня идти вместе с ним в задуманный им поход в Монголию. Он предлагал мне командование над нашими соединенными силами (Кислицын, напомню, командовал самой боеспособной в семеновском войске Особой маньчжурской дивизией
– Ты будешь командиром корпуса. Я подчинюсь тебе и буду тебя слушать и все исполнять. Иди только с нами.
Я не верил в успех задуманной операции, да, кроме того, и не считал возможным отрываться от армии атамана Семенова, считая своим долгом разделить то, что пошлет судьба войскам обожаемого нами вождя. По всем этим соображениям я не согласился с предложением барона Унгерна.
Накануне своего похода барон пришел вечером ко мне, отдал обручальное кольцо своей жены-китаянки и золотой портсигар. Все это он просил меня хранить у себя. Я отказался лично брать эти вещи на хранение. При бароне, я позвал моего помощника генерал-майора Саблина и начальника штаба дивизии полковника Мельникова и передал им вещи барона для хранения в денежном ящике штаба дивизии.
Кроме того, отправляясь в поход, барон оставил мне передаточную записку на все свое имущество, находившееся в его квартире. Эта записка хранится до настоящего времени. Она гласит так:
«Обстановку моей квартиры, собственность Азиатской конной дивизии, передаю начальнику 1-й сводной Маньчжурской атамана Семенова дивизии генерал-лейтенанту Кислицыну. Генерал барон Унгерн. 15 августа 1920 г. Даурия».
Эта краткая записка барона Унгерна о передаче мне его собственного имущества является еще одним доказательством бескорыстности и исключительной честности и идеализма барона. Даже на обстановку своей квартиры он смотрел, как не на свое имущество, а как на собственность Азиатской конной дивизии.
По мнению этого идеалиста и горячего патриота, все силы и все средства должны были направляться в этот трагический период России только на борьбу с большевиками. Ничего для себя. Все для России. Отсюда становится понятным и нетребовательность барона к удобствам, и почти полный отказ его от собственности, и его жестокость к корыстолюбцам и лицам, небрежно относящимся к обязанностям.
Что бы ни говорили о жестокости барона и его сумасбродствах, надо признать, что это был выдающийся человек. Таких на редкость честных и преданных идее Белого движения людей было слишком мало!
Все имущество, находившееся на квартире генерала Унгерна, мною было передано по описи генералу Саблину и полковнику Мельникову. После в квартиру барона въехал генерал Артамонов.
Прощаясь со мной, генерал барон Унгерн еще раз просил меня принять командование над его отрядом. Он обещал обеспечить мою жену золотом так, чтобы она ни в чем не нуждалась. Я отказался. Простились мы с ним очень сердечно: расцеловались, а барон даже прослезился. Больше я этого честного, бескорыстного воина уже не видел. Он погиб от руки наемных красных убийц.
Незадолго до отправления барона в поход, в церкви его дивизии, а затем на квартире Унгерна, было совершено бракосочетание его помощника – генерала Жуковского. Генерал барон Унгерн был посаженным отцом, а я шафером.
После отъезда генерала барона Унгерна в Монголию в Даурию прибыл наш дорогой гость, атаман Семенов».
Спору нет, все современники сходятся на том, что Унгерн был аскет, бессеребреник, человек по-своему честный. Многие из них полагают, что барон вел образ жизни почти монашеский. Отсюда и отказ от собственности, и отсутствие интереса к женщинам (до 1918–1919 годов, по всеобщему убеждению, барон был девственником). Но Кислицын не упоминает о другом важнейшем обстоятельстве: Унгерн был фанатиком идеи. Причем это была отнюдь не Белая идея, а более чем архаичная идея возрождения Срединной империи Чингисхана и культа средневековых рыцарей-монахов. И фанатизм барона приводил к тому, что в своих подчиненных и просто встречавшихся ему людях он всегда находил изъяны: или корыстолюбие, или пренебрежение к обязанностям. С точки зрения Унгерна, идеальные солдаты – это точные машины, отличающиеся пренебрежением к любым материальным благам и одушевленные идеей борьбы с революцией, восстановления монархий во всем мире и создания Великой империи желтой расы. Естественно, у него было очень мало солдат и офицеров, отвечавших этим жестким критериям. Поэтому повод для наказания в виде расстрела, порки или сидения на крыше находился всегда. Подчиненным все это, естественно, не нравилось, так что тот бунт, который и привел к краху унгерновской эпопеи, был неизбежен.
Также очень легко было обвинить в корыстолюбии всех попадавших в руки барона коммерсантов, будь то в Даурии или в Урге, чтобы вывести их в расход или, в лучшем случае, основательно поколотить палками, чтобы присвоить их имущество и обратить его на нужды дивизии. Тем более что Унгерн вообще не терпел буржуазию, считая, что от «спекулянтов» один только вред.