— Ну да, ты прав, — кивнул Варфоломей. — Мауро, рассказывай. Себастьяно и Элоиза — те люди, которым я всё равно потом расскажу, так что — давай беречь время, и твоё, и моё.
— Но вы же не поверите, если я расскажу, что знать не знал о той подделке? Я думаю, это затеяла Анжелика.
— Госпожа Райт? — уточнила Элоиза.
— Да, она. Не знаю, что было у неё на уме. Вроде бы, она не была бедной, наоборот, у неё какие-то очень обеспеченные добропорядочные английские родители. Я подозреваю, что для неё это была скорее опасная игра, чем жёсткая необходимость. Вообще студенты постоянно копируют какие-нибудь наши картины. Им положено, они учатся. Может быть, она, то есть Анжелика, нашла среди них талантливого, и он сделал копию лучше, чем они делают обычно?
— Видел я ту копию, нет там никакого таланта, — проворчал Варфоломей. — А что было дальше?
— А дальше, я думаю, она заменила подлинник подделкой и скрылась вместе с тем подлинником. Только когда это поняли, уже было поздно. Вообще в Англии в частной коллекции есть второй портрет этой девушки, Джиневры Донати. Той же руки. Их заказали два — для её родительского дома и для дома мужа. Можно сравнить.
— Кстати, поузнавать бы, не продавали ли такую картину неправедными путями, — заметил Себастьен и усмехнулся: — Как вы думаете, коллеги, если я навещу в тюрьме господина ди Мариано, он расскажет мне что-нибудь?
— Ты же умеешь говорить с ним так, что он ничего от тебя не скрывает, — проворчал Варфоломей.
— Но у меня больше не будет возможности что-либо сломать, — ответил Себастьен извиняющимся тоном. — Только сила убеждения. Вот вы, господин Кристофори, не знакомы случайно с господином ди Мариано?
— Нет, не слышал о таком, — покачал тот головой.
— Что может, конечно, служить косвенным подтверждением того, что вы — человек честный, — Себастьен усмехнулся. — Помнится, госпожа Эмма и то как-то вышла на него, а она была совсем не местная. Ладно, подумаем. Скажите, а почему вдруг выяснять про подделку принялись только сейчас, если госпожа Анжелика пропала почти год назад?
— Да глупость там вышла, — сказал Кристофори. — Патрицио — ну, наш главный хранитель — потихоньку знакомился с фондами и с документацией. А там, в кабинете, целый ящик всякой писанины ещё от господина Казолари остался. Я ничего не хочу сказать, эта писанина очень интересная, и вообще её прочитать нужно, если ты хочешь быть годным хранителем, а не как Анжелика. Но у нового сотрудника руки туда дошли далеко не сразу. А записка о том, что Джиневру могли заменить подделкой, лежала как раз где-то там.
— А почему госпожа Анжелика не была годным хранителем? — вкрадчиво спросил Себастьяно.
— А потому, что ей на самом деле не было никакого дела ни до Донати, ни до музея. Я вообще не понимаю, зачем она пришла к нам работать. Она всё знала и умела, да, но ей это не было интересно ни капельки. И она прятала своё отсутствие интереса за придирками и требованиями. Ну да, она хорошо знала правила, а у нас некоторые вещи сложились исторически, и всегда так, а не иначе. И ей даже пытались про них объяснять. Ну, традиции. Не она придумала, не ей и ломать. А она говорила — всё теперь будет по-другому. И работать нужно лучше, и экспозицию менять. И если с первым ещё люди были согласны, ну, почти все, то со вторым — не особенно. Если человек придёт посмотреть на тот же кубок Алессандро Медичи, и не найдёт его на месте, то может спросить, куда его переставили, а может уже и не спрашивать. Просто больше не придёт, и всё. Ну и много было такого. Вон её, — эксперт кивнул на портрет Барбареллы — всё хотела перевесить в другую залу, а куда в другую залу, если это гостиная самых старших Донати и там уже висит Лоренца!
— Кто это — Лоренца? — не сообразила Элоиза. — И почему она висит?
— Супруга Пьетро Сильного, — сообщил Кристофори. — А Барбарелла, надо понимать, любовница. Хоть она и была сильно раньше, а к тому моменту, как Пьетро женился, вообще богу душу отдала, и в жизни они никогда с Лоренцей не встречались. Лоренца пережила, что Пьетро притащил на виллу портрет, да и не только Барбареллы, там и другие есть. А вот висеть с ней рядом…
— Не хочет? — осторожно спросила Элоиза.
— Ну а вы бы, положим, захотели, если бы ваш богоданный супруг приволок кучу портретов своих, так сказать, бывших, и не просто развесил по дому, а вот прямо рядом с вами?
Элоиза посмотрела на Марни, и они оба рассмеялись.
— В таком контексте я прямо рада, что у меня нет того богоданного супруга, — сообщила она. — Но полагаю, что на, так сказать, портретной стадии мне было бы уже всё равно, с кем рядом… висеть. Кстати, а как госпожа Лоренца проявляет своё недовольство? Падает?