Видя, что сделать ей ничего не удастся, Лу присоединилась к гостям.
«Почти сразу же появилась она, очень спокойная и даже безразличная… Но не это безразличие удивило меня больше всего. Она казалась практически обнаженной, так легка была тонкая ткань, обвивавшая ее тело.
Она вышла вперед и, пока оркестр играл прелюдию Шопена, стояла неподвижно, опустив глаза, вытянув руки вдоль тела. Потом она начала танцевать.
О этот танец! Как я была им восхищена! Для меня это была самая прекрасная вещь в мире. Я забыла о ней, обо всех ее ошибках и просчетах, о ее дурацком жеманстве, ее костюме и даже голых ногах. Я видела только танцовщицу и чувствовала то наслаждение, которое она доставляла мне. Когда она закончила, воцарилась полная тишина»10.
Потом принцесса прошептала: «Почему на ней так мало одежды?»
Причина общего молчания стала ясна для Лу, и она тут же громко ответила, что багаж мисс Дункан не прибыл и, чтобы не огорчать ожидающую публику, она решила танцевать в репетиционном костюме. Скандал был предотвращен.
Два следующих выступления Айседоры — для прессы и интеллигенции Вены, двух наиболее творческих групп, — стали безусловным триумфом.
Затем Фуллер повезла Айседору в Будапешт, где она снова выступала перед наиболее влиятельными лицами. Среди них был и венгерский импресарио Александр Грож, которого потрясло выступление молодой танцовщицы. Позже Айседора вместе с дирижером оркестра Лу Фуллер отправилась в Вену по контракту, который Грож организовал для нее. Именно здесь и произошел разрыв между двумя женщинами.
Лу писала, что дирижер вернулся в Вену один и заявил, что Айседора не намерена возвращаться в труппу. Лу телеграфировала ей, желая выяснить точно, вернется ли она, и получила ответ: «Только в случае, если вы переведете десять тысяч франков на мой счет в Вене до 9 часов утра завтрашнего дня». Лу с горечью отмечала: «Это было тем более жестоко, что она знала: я только что потеряла более тысячи франков из-за моего венского менеджера, разорвавшего контракт с моей японской труппой… И это после того, как она уехала работать по контракту, который я ей устроила»11.
Айседора рассказывает эту историю по-другому. По ее версии — в Вене ее поселили в одном номере с молодой танцовщицей, которую Айседора не выносила из-за ее экзальтированности. Эта женщина испытывала странное влечение к Айседоре. По какой-то причине — видимо, желая выразить обуревавшие ее чувства — она как-то ночью встала у изголовья кровати с явным намерением задушить Айседору. Под предлогом, что она хочет помолиться в последний раз, Айседора вскочила с постели и в ночной рубашке выскочила в коридор, крича: «Женщина сошла с ума!» Служащие отеля схватили ее преследовательницу, но Айседора, находясь в крайне нервном состоянии, дала две телеграммы: одну, разрывающую ее отношения с Фуллер, а вторую — с просьбой к матери немедленно приехать. Оставшись без работы, она вспомнила о венгерском импресарио Александре Гроже и послала ему записку. И он предложил ей контракт на выступления в театре «Урания» в Будапеште.
Версию Айседоры в какой-то степени подтверждает и описание самой Лу Фуллер собственного окружения. И если с Айседорой на самом деле произошло нечто подобное, то ее бесцеремонный разрыв со своей покровительницей совсем не удивителен.
Тем не менее, несмотря на неприятное начало, ее пребывание в Венгрии было счастливым, потому что в Будапеште к ней пришел первый настоящий успех, и здесь она встретилась с актером Оскаром Бережи, молодым человеком, оставшимся в ее автобиографии и памяти как «Ромео».
БУДАПЕШТ И РОМЕО
1902
На листке своей записной книжки, датированном 11 мая 1902 года, Айседора сделала заметки для пресс-конференции. Она хотела говорить о танце, но была так счастлива, что не смогла сконцентрироваться на предмете.
Причина этого счастья заключалась в короткой фразе на венгерском языке, написанной другим почерком на предыдущей страничке: «Солнце, счастье, душа моя, я — твой!»
Готовясь к выступлению перед представителями прессы, Айседора писала:
«Как прекрасна весна в Будапеште! В саду Национального музея цветет сирень. Трудно отыскать даже один зеленый листик — они все жемчужного цвета, слепящего глаза… источающие такой дивный аромат… Ах, если бы я могла станцевать счастье одного маленького деревца в этом саду, одного деревца в цвету и радости!
Я видела много весен, но такую никогда. Я хотела бы остаться здесь подольше. Я чувствую, как молодость и сила этой страны проникают мне в душу. Эта страна может многому научить. Я не должна уезжать, пока не постигну всего, что возможно…»1
Она была влюблена. Иметь такого талантливого, красивого и страстного возлюбленного, знать, что у нее есть успех и она достойна его любви, чувствовать, как вся она расцвела от счастья, — обо всем этом Айседора так часто мечтала в свои двадцать четыре года, что просто не могла поверить, что все это происходит наяву. Все складывалось удивительно хорошо с момента ее приезда в Будапешт. Вместо ее обычных выступлений перед небольшой, избранной аудиторией Александр Грож настаивал, чтобы она танцевала перед обыкновенной публикой. Айседора терзалась сомнениями: она еще не забыла статей в нью-йоркских газетах и боялась, что ее искусство может озадачить публику. Грож посмеивался над ее страхами. Если она хочет реформировать танец, утверждал он, то должна перестать относиться к своему искусству как к контрабанде, требующей исключительного отношения2. С некоторым трепетом Айседора стала готовиться к своему дебюту 19 апреля на сцене театра «Урания».