Никольский кивнул, сдержал приступ рвоты, затем перешагнул тела Ульянова и Аксельрода.
В ленинском купе на потолке, ставшем теперь полом, смешались четыре тела — два мужских и два женских. Дама, сохранившая европейскую наружность, несмотря на кровь, застонала. Дубровин наскоро перебрал вещи, бросая чемоданы и саквояжи прямо на людей, нашел набитый деньгами.
— Она могла запомнить вас, — шепнул Никольский. — Нельзя оставлять в живых!
— Вряд ли. Пусть остается свидетель, что поезд обокрали.
Коллеги Дубровина по патриотической борьбе обшарили два других вагона, безжалостно добив представителей самой революционной в России нации. Пощадили лишь детей, сыскавшихся среди раненых. Затем собрались у заднего вагона, мрачные, перемазанные чужой кровью.
— Сорок минут. — Доктор глянул на часы. Отлично уложились. — Далее нельзя здесь оставаться. По коням, господа!
Золотой часовой корпус сверкнул на солнце. Отблеск попал в окуляр оптической трубки, установленной на винтовке системы Мосина. Гершельман плавно потянул за спуск, целя в черную жилетку, принявшую часы. Дубровин сдавленно крякнул, соучастники непроизвольно обернулись в сторону, с которой донесся выстрел. Следующая пуля поразила Никольского. Только тогда черносотенцы догадались, что исполнителей чудовищного преступления просто-напросто отстреливают как бешеных собак. Кто-то бросился на землю, кто в сторону, отползая к кустам и далее к лошадям.
Больше выстрелов не последовало. Как только сцена опустела, Гершельман собрал гильзы, выбрался из укрытия и осмотрел мертвых черносотенцев. Добил Никольского, прихватил саквояж Дубровина. Затем штабс-ротмистр пробежался вдоль вагона, заглядывая в разбитые окна. Обнаружил труп Ульянова, удовлетворенно кивнул, после чего скрылся в кустах, где спрятал коня.
Особые самодельные пули из мягкого свинца, даже выпущенные из винтовки, в теле жертв деформируются, став похожими на револьверные. Из-за того пришлось стрелять очень близко — с сотни шагов.
Ангелы смерти Дубровина могли остеречься заявить об акции во всеуслышание. А так — картина очевидная. Напали на евреев, поубивали их, ограбили. Натуральным образом передрались из-за добычи. Заодно погибли главарь и его подручный, больше никто в стае не должен знать про козни жандармского корпуса.
В Гельсингфорсе Гершельман пожертвовал деньги сиротскому приюту при лютеранской церкви, оставшись анонимом. Выполнив грязную и трудную работу, он сам не знал, как относиться к содеянному. С одной стороны, пассажиры трех вагонов — отъявленные мерзавцы в большинстве своем. С другой — черносотенцы не вызывают ни грана приязни, пусть и выполнили полезное стране дело. С третьей стороны, жандармерия ничем не лучше, подтолкнув антисемитов на злодеяние. С четвертой — он сам часть жандармского корпуса, казнивший негодяев. В общем, от исполнения приказа штабс-ротмистр не чувствовал ничего, кроме пустоты и гадливости. Для себя он решил обождать некоторое время и подать рапорт на перевод в боевую кавалерийскую часть, пусть даже бывших жандармов презирают всюду.
Из трех вагонов спаслось человек двадцать, раненые и увечные. Инесса Арманд рассказала об ограблении и тихо умерла на следующий день. Опознанные трупы черносотенцев послужили толчком потрясающего скандала, имевшего направленность против самодержавного режима в куда большей степени, нежели того ожидал генерал Татищев.
Возбужденные общественные массы, подогреваемые либеральными газетенками, предпочли забыть, что убитые — сплошь евреи. Главным образом занимало другое. Шестьдесят девять подданных российского Императора были умерщвлены и ограблены членами монархической организации, выходки которой полиция и жандармерия прикрывали чуть ли не демонстративно!
Тут бы Государю и его доверенным министрам задуматься о формальном расширении прав национальных меньшинств да устроить показательную порку монархическим «ультра». Но Александра Федоровна, пачками получающая письма о вероподданнейшей их преданности российскому престолу и слезно обожавшая сих «столпов общества и государственности», отсоветовала. Тем самым градус недовольства Романовыми поднялся, приближаясь к опасной черте.
Николай Второй вместо внутренней политики озаботился иным делом: перспективой завершения войны против Британии. Русский посланник сообщил, что американский конгресс обсуждает отправку войск на острова. Напирал и кайзер, чья армия захватила Оркнейские острова. Если и дальше тянуть с десантом, американцы возьмут под охрану Лондон. Россия не имеет намерения воевать с США. Германских войск точно не хватит для захвата Британских островов, потому за последние месяцы Георг V потерял лишь часть африканских колоний, понемногу оккупируемых кайзером. Из этой международной головоломки Государь сделал единственный вывод: Россия может выйти из войны, способствовав уничтожению врага до получения им американской военной помощи. Поэтому в сентябре началась новая мобилизация. Как на грех, в армию призвались во множестве солдаты и унтеры, воевавшие на германском, австрийском или английском флоте, опытные, но весьма огорченные, что их снова отрывают от дома. Не в меньшей степени грустили домочадцы, чья печаль грозила вырасти в уличный протест.
Не мудрствуя лукаво, Император сделал кадровые назначения, позволившие добиться успеха в недавнем прошлом. Сам еще с Брусиловского прорыва он остался номинальным Главнокомандующим, потому для успешного главнокомандования отправился на поезде в Кале. Правая его рука генерал от кавалерии Брусилов, он же начальник штаба Ставки, будет сочинять решения, подаваемые на утверждение царю. Десантом пусть командует Врангель, известный англофоб. А над флотом и любимыми авианосцами начальствует адмирал Колчак, привычный воевать рука об руку с Шеером. Наконец, Санкт-Петербург сдан на попечение великого князя Александра Михайловича, в распоряжении которого гарнизон с лейб-гвардией, оставшиеся силы Балтфлота, казачий корпус и две самолетных эскадры.
Огромные массы войск — до полумиллиона пехоты, кавалерия, артиллерия, полтысячи танков, линейные корабли, крейсера и авианосцы с Балтики — не перебрасываются через всю Европу за месяц. Оттого начало десантирования союзники назначили на октябрь. А перед отправкой на Запад в особняке адмирала Макарова собрались несколько очень разных людей, в той или иной степени определяющих дальнейшие события.
Великий князь не стал распространяться, что сожалеет о повторной отставке Степана Осиповича. Августейшие особы вообще не склонны к извинениям и к публичному посыпанию голов пеплом. Согласие встретиться в доме адмирала да крепкое рукопожатие с хозяином лучше любых слов сказали: Сандро не считает более причины, вызвавшие опалу Макарова, существенными. И на том спасибо.
Прямой и жесткий, Врангель выразил общее впечатление собравшихся коротким энергичным спичем.
— Будь я проклят, господа, но мне не по нраву британский вояж. Полагаю, меня никто не сочтет трусом? — Темно-серые глаза старого бретера стрельнули по присутствующим. — Давно мечтал прокатиться в танке по Лондону и засадить с трех дюймов в Вестминстер. Однако уж больно дома не благостно.