Я бы очень просила Вас этого моего письмеца никому не показывать, я – человек уединенный, и я пишу – Вам – зачем Вам другие? (руки и глаза) и никому не говорить, что вот, на днях, усл. мои стихи – скоро у меня будет открытый вечер, тогда все придут. А сейчас – я Вас зову по-дружески.
Всякая рукопись – беззащитна. Я вся – рукопись. М.Ц.
Какое удивительное письмо незнакомому, но уже близкому человеку. Сколько тайн, карманов и карманчиков, от последних фраз – мороз по коже.
Встретились они с Тарковским у Нины Герасимовны Яковлевой. Некогда богатая светская женщина, теперь она жила в Телеграфном переулке в одной комнате с зелеными стенами и старой мебелью красного дерева. Яковлева вспоминает:
Разумеется, это женские восторги. Тарковский был на пятнадцать лет моложе и был увлечен ею скорее как поэтом. Сама Цветаева писала:
Поэты, близкие Марине, как могли стремились ей помогать.
«В то время все настоящие люди, как, например, Маршак, Тарковский, Левик и многие другие, ценя ее талант, устраивали ее блестящие переводы с грузинского и других языков в журналы и издательства. Но многие трусы и подхалимы боялись того, что она – бывшая эмигрантка, ее игнорировали и с ней не здоровались», – вспоминала ее старинная знакомая Елизавета Тараховская.
Они встречались, гуляли, бывали у общих знакомых, читали стихи, и сегодня трудно переоценить значение этих встреч.
Однажды где-то на литературных «посиделках» Тарковский прочитал свои стихи:
Марина Ивановна ответила Тарковскому стихами, написанными 6 марта 1941 года:
Стихотворение заканчивается строками:
Все та же таинственность жизни: стихи к Арсению были последними стихами Марины.
Смерть Марины Ивановны в Елабуге (где в эвакуации жила семья и мать Арсения Александровича) по силе и глубине удара была равна событиям войны, ее трагедиям. Их отношения, ее неповторимая личность, отчаяние последних дней жизни вонзилось в сердце поэта навсегда.
Цветаевой он посвятил два цикла: «Памяти Марины Цветаевой» – шесть стихов, «Чистопольская тетрадь» – десять, и еще одно стихотворение. В этом его ответ. Поэту по-настоящему близка только поэзия и поэты. Он знает их другим чувством и другим измерением сознания. Древний, из глубин стон-плач:
это в ноябре 1941 года.
И через двадцать два года, в 1963 году, крик отчаяния, страсть не теряет напряженности.
Только земные страсти конечны. Такая поэтическая боль, видимо, никогда.
Арсений рвался на фронт. Патриотизм Тарковских никогда не был публичной риторикой. Но война – это другое. Это долг перед Родиной, защита достоинства земли и дома. И редкие для него по «открытости» чувств стихи:
Стиху предпослан эпиграф «Кони ржут за Сулою» из «Слова о полку Игореве».