Глава II

На пути к ветчине

Заканчивая средние учебные заведения, молодые люди обычно мучаются, не зная, куда же пойти дальше учиться, какую выбрать профессию, выбор-то судьбоносный — зачастую на всю жизнь. Мирон его сделал задолго до окончания гимназии: будет сооружать здания по своим проектам. Архитекторов в то время в основном готовили художественные учебные заведения, тем самым невольно отстраняя будущих специалистов от строительных площадок. А Мирону хотелось и возводить созданные его воображением здания, то есть непосредственно участвовать в их строительстве, как говорится, от закладки первого кирпича.

И он решил стать инженером. Профессия инженер в то время считалась очень престижной во всем мире. Из года в год поражали инженеры своих соотечественников новыми открытиями и достижениями. Уже вошли в общественный обиход железнодорожный транспорт, трамваи, электрическое освещение. Известный писатель начала прошлого века В. Гиляровский вспоминал, что сад «Эрмитаж» в 1882 году еще, «впервые в Москве», был залит электрическим светом. Уже бегали по улицам больших городов первые автомобили, поднялись в небо первые самолеты. В год окончания Мироном гимназии в Петербурге на Русско-Балтийском машиностроительном заводе был построен «первый во всем мире многомоторный самолет… „Русский витязь“ с четырьмя моторами „Аргу“, по сто сил в каждом». Понятия «цивилизация», «цивилизованная страна» в конце XIX начале XX века стали связывать в основном с инженерными достижениями.

Одного выбора будущей профессии для поступления в институт, конечно, мало. Мирон хорошо учился и стал студентом Петербургского института гражданских инженеров. Тогда в институты принимали выпускников без экзаменов: медалистов — в первую очередь, все остальные должны были представить свои аттестаты на конкурс. И, конечно, нужно было платить за учебу и квартиру. Правда, деньги в семье уже в то время были: в городе Славянске на минеральных водах отец Мирона с 1912 года имел трехэтажный дом, который сдавал в аренду под гостиницу. К тому времени он был управляющим макаронной фабрикой и паровой мельницей братьев Унановых в Славянске, в торговом доме которых состоял на службе с 1905 года. До октября 1918 года семья жила в Славянске.

Можно было найти учебное заведение, готовящее инженеров-строителей, и поближе к дому, но молодого человека влекла столица. Немногие города мира обладают такой притягательной силой, как Петербург, — сосредоточие исторических памятников, архитектурных ансамблей и разного рода скульптур. Мирона он, прежде всего, интересовал как огромный музей архитектуры под открытым небом. И, очутившись, наконец, в нем, юноша был счастлив оттого, что увидел прекрасные произведения Растрелли, Кваренги, Камерона, Монферрана, Воронихина, получил возможность любоваться петергофскими «алмазными» фонтанами, позолоченными скульптурами, пышным великолепием Большого дворца. Особенно восторгала его гармония маленьких загородных дворцов с окружавшей их природой. Их архитектурный облик выигрывал от близости зеленых лужаек, кущ неприхотливых северных деревьев, водной глади небольших озер, речушек и ручейков. Доступ к этим красотам был ограничен, пристальное разглядывание их возбранялось. Почти все пригородные дворцы были резиденциями особ царской фамилии. А те, понимая историческую и художественную ценность, всероссийскую значимость своих владений, не смогли все-таки запретить всем согражданам ими любоваться. Хотя Указом XVIII века предписывалось, например, в Петергоф «не пускать… матросов, господских ливрейных лакеев, подлого народа, а также у кого волосы не убраны, у кого платки на шее, кто в больших сапогах и серых кафтанах». С годами ограничения уменьшились и на людей в студенческой форме не распространялись. Но Мирон так и не решился вынуть блокнот и карандаш, чтобы запечатлеть поразивший его в Павловском парке Храм дружбы. Этот небольшой павильон, построенный по проекту архитектора Камерона, в излучине реки, почти вторгающийся в реку, показался ему едва ли не самым ярким образцом сооружения, в полной мере согласующегося с окружающей его природой. Выруби подступающие к нему эти дикие, вольно растущие деревья или перенеси его на берег той же Фонтанки — и очарование пройдет, думал он.

Тогда в Павловске появилась у него неясная, почти не осуществимая мечта, подобно Камерону, строить загородные дворцы в неразрывной их связи с природой.

Ему суток не хватало на то, чтобы постигать инженерную науку в аудитории, созерцать все окружающее великолепие петербургских зданий, каналов и мостов. А были еще театры, и студенческие веселые вечеринки, и романтические белые ночи. И было ему 17–19 лет, пора любви, пора мечтаний. К тому же, он устроился подрабатывать чертежником в архитектурную мастерскую. Руководил ею работающий тогда в Петербурге архитектор Александр Ованесович (Иванович) Таманян, впоследствии крупный советский зодчий, автор концепции реконструкции Еревана и многих зданий в армянской столице. На всю жизнь Мержанову запомнилась чрезвычайная требовательность Таманяна: если хотя бы одна маленькая деталь в проекте была вычерчена или отмыта недоброкачественно, то на глазах у пораженного автора Таманян уничтожал весь чертеж. В мастерскую нередко наведывался другой знаменитый зодчий Иван Александрович Фомин. Общение с замечательными архитекторами и высоко культурными людьми не могло не отразиться на формировании личности и творческого почерка Мержанова, становлении его как архитектора.

Но, увы, столичным жителем быть долго ему не удалось: началась Первая мировая война, превратила студента Мирона Мержанова (в Петербурге он поменял имя, отчество и фамилию) в солдата телеграфной роты. Февральская и Октябрьская революции перевернули все планы, заставили его самостоятельно добывать средства к существованию. Голод выгнал из столицы. Пришлось Мирону двигаться в сторону отчего дома, на пути к нему нанимаясь на различные, далекие от архитектуры работы, да и путь оказался извилистым, окольным. Побывал на Северном Кавказе, в Сочи, Краснодаре. Где-то на дорогах войны и революции судьба свела его с родным братом Мартыном, который тоже стал Мержановым. И тот тяготел к искусству, литературе, но тоже вынужден был заниматься чем придется в то тяжелое, нестабильное время, когда власть переходила от белых к красным и наоборот.

В 1918 году при содействии Антанты главнокомандующим вооруженными силами Юга России был провозглашен генерал Деникин. К началу следующего года ему удалось свергнуть советскую власть на Северном Кавказе, привлечь в свою армию казачьи войска Дона и Кубани.

Его армия еще пополнялась за счет добровольцев и мобилизованных на местах.

В июле 1919 года у Мирона кончилась отсрочка от призыва в армию, и его должны были мобилизовать на фронт. В то время через Ростов, где жил он с родителями (туда по службе был переведен его отец), направлялся в Сочи инженерный батальон деникинской армии, в котором в чине подпоручика служил его двоюродный брат. Он порекомендовал Мирону, во избежание отправки на фронт, поступить добровольно на службу в его часть. Молодому человеку ничего другого не оставалось, как согласиться. Но попал он из огня да в полымя: в ноябре его часть была отправлена на север для участия в боях против наступающей Красной армии. В одном из боев, на станции Матвеев Курган, деникинские части были разгромлены красными. Мирон с четырьмя товарищами по несчастью бежал. По дороге в Ростов он заболел тифом, но отлеживался у родителей всего пять дней: город заняли советские войска. А красные не стали бы разбираться, что привело Мирона в деникинскую армию, не поверили бы, что он дезертировал из нее. Пришлось ему обосноваться у родственников сначала в станице Медведковская недалеко от Краснодара, потом в Краснодаре, где он работал прорабом на мыловаренном заводе.

В начале 1920 года войска Деникина на Северном Кавказе были разгромлены. Генерал с остатками армии двинулся в Крым, а оттуда на английском эсминце отбыл в Константинополь.

В том же году Мирон Мержанов поступил в Краснодаре на 4-й курс архитектурного отделения строительного факультета Кубанского политехнического института. Открыл кустарную мастерскую по изготовлению пуговиц. Дело оказалось настолько прибыльным, что он смог купить себе верховую лошадь.

Института он и на этот раз не закончил, но был принят в среду архитекторов и стал в ней настолько своим человеком, перспективным специалистом, что вскоре, в 1922 году, беспрепятственно женился на дочери едва ли не самого видного из них Эммануила Бальтазаровича Ходжаева, Елизавете. До революции он был очень состоятельным человеком: имел в Пятигорске три наследственных больших дома, три дачи в Кисловодске и две в Гудауте. Несмотря на гражданскую войну, Ходжаев оставался преуспевающим и состоятельным человеком. Видимо, не желая зависеть от него, считаться в их общей среде лишь подающим надежды зятем большого человека, гордый, честолюбивый Мержанов опять покинул родные места, в 1923 году вместе с женой отправился в Кисловодск, город, воспетый, увековеченный Лермонтовым. Может быть, ему, романтику, вспомнилось смутно лермонтовское: «Здешние жители утверждают, что воздух Кисловодска располагает к любви, что здесь бывают развязки всех романов, которые когда-либо начинались у подножья Машука. И в самом деле, здесь все дышит уединением; здесь все таинственно — и густые сени липовых аллей, склоняющихся над потоком, который с шумом и пеною падая с плиты на плиту, прорезывает себе путь между зеленеющими горами, и ущелья, полные мглою и молчанием, которых ветви разбегаются отсюда во все стороны, и свежесть ароматического воздуха, отягощенного испарениями высоких южных трав и белой акации, и постоянный, сладостно-усыпительный шум студеных ручьев, которые, встретясь в конце долины, бегут взапуски и наконец кидаются в Подкумок».

Может быть, его, мечтателя и горца по крови, потянули к себе горы: «Кругом, теряясь в золотом тумане утра, теснились вершины гор, как бесчисленное стадо, и Эльбрус на юге вставал белою громадой, замыкая цепь льдистых вершин, между которых уж бродили волокнистые облака, набежавшие с востока».

Но вероятно и то, что, молодой и азартный, он пошел на поводу у прагматизма: Кисловодск не очень пострадал от военных и революционных бурь. «В нем, помимо прекрасного климата и целебных вод, были достаточно сносные условия жизни», — вспоминала знаменитая балерина Матильда Кшесинская, которую несколько раньше Мержанова занес на Кавказ «ветер перемен».