Тон генерала не обескуражил Мержанова: генерал был «невероятно малограмотным, грубым, глупым, но вельможным; дошел в последние годы до того, что диктовал некоторым деятелям искусства „вкусы товарища Сталина“, так как полагал, что он их хорошо знает и понимает». На этот раз указание не выходило за рамки его компетенции.
Мержанов не был лишен честолюбия, и ему льстило, что Сталин выбрал его для проектирования своих многочисленных, а потому временных жилищ, что обе построенные прежде дачи, в Кунцеве и над Мацестой, вождю понравились и вовсе не потому, что не был он привередлив. Ведь почему-то не пришлась по вкусу Сталину маленькая дача, где он должен был принимать ванны. Отверг он и следующую, построенную по проекту архитектора Львова взамен предыдущей. И не в их размерах тут было дело, не в скромности их архитектуры. Ездил же он в Боржоми, где дача не отличалась изяществом, по крайней мере, не превосходила по красоте и удобству ту, что спроектировал Львов. И дача в Цхалтубо устраивала Сталина. Вид ее поразил Мержанова: каменный двухэтажный неказистый домик с беднейшим интерьером. По сравнению с этой нескладухой два соседних простых здания для охраны и обслуги казались дворцами.
Как-то на эту дачу для лечения целебными водами был приглашен известный государственный и политический деятель Египта Гамаль Абдель Насер. Предваряя его приезд, в Цхалтубо прибыл посол Египта, осмотрел дачу, крайне поразился непритязательности ее владельца и пожелал, чтобы для гостя здание увеличили, сделав к нему пристройку.
Нет, дело не в простоте предыдущих построек, заключил архитектор. Он уже знал о скромности сталинских бытовых запросов. О ней упоминает в своей книге и Светлана Аллилуева: «Отец не любил вещей, его быт был пуританским, он не выражал себя в вещах…»
Да, Сталин «не выражал себя в вещах», не нуждался в роскоши, в домашних условиях довольствовался одной комнатой, любил вздремнуть на диване, по-походному укрывшись старой шинелью. Он и похоронен был в ботинках со стоптанными каблуками, других у него просто не оказалось.
А вот к дачам, к помещениям, где, кочуя, жил и работал, он относился с претензиями, которых, впрочем, не объяснял, просто отказывался ими пользоваться и передавал государству.
Мержанов, однако, догадался о причине невысказанных претензий: Сталин, как и он, придавал большое значение символике и хотел, чтобы его жилища были олицетворением хозяина, несли в себе черты его личности. Глядя на них, он как бы смотрел на себя отстранение, со стороны, получая при этом информацию, что же увидел в нем архитектор, что, благодаря его искусству, увидят посетители дач. Предыдущие архитекторы строили просто удобное жилье, «не мудрствуя лукаво». А удобства-то как раз его и не прельщали, все равно он нигде не находил для себя уютного места, о чем свидетельствует и Светлана Аллилуева: «Сад, цветы и лес вокруг — это было самое любимое развлечение отца, его отдых, его интерес. (…)…повсюду в саду в лесу (тоже прибранном, выкошенном, как в лесопарке) там и сям были разные беседки, с крышей, без крыши, а то просто досчатый настил на земле и на нем столик, плетеная лежанка, шезлонг; отец все бродил по саду и, казалось, искал уютного, спокойного места, — искал и не находил…».
Сталин с удовлетворением разгадал «шифровки» Мержанова, удостоверился, что не ошибся в нем, и с интересом ждал его новых произведений, призванных отразить в себе разнообразные качества хозяина, вождя и просто человека. Монументальные сооружения Мержанова стали в один ряд со средствами пропаганды, такими, как неисчислимые портреты вождя, названные его именем города, улицы, площади, премии и стипендии, прижизненные памятники и многое другое.
Благодаря своему искусству зодчего, Мержанов приобщился не только к секретной, но невольно и к идеологической работе. К счастью, ему не пришлось лукавить, выражая в камне свою любовь к вождю и симпатию к человеку. Он, как и миллионы людей Советского Союза, попал под влияние массового обожествления вождя. Даже когда судьба трагически развела их, Мержанову было приятно узнать, что Ближняя дача была родным домом вождя, что там, а не в роскошных залах ленинградских или московских дворцов предпочитал он принимать разного рода именитых гостей, а уж члены Политбюро бывали там постоянно: «Почти каждый день (в последние годы, после войны) к нему съезжалось „обедать“ все Политбюро, — вспоминает Светлана Аллилуева. — Обедали в большом зале, тут же принимали приезжавших гостей. Я бывала там редко и видела в этом зале только Иосипа Броз-Тито в 1946 году, но в этом зале побывали, наверное, все руководители братских компартий: англичане, американцы, французы и итальянцы».
В этом же доме принимал Сталин и Мао-Цзе-Дуна («дома и стены помогают») на стыке 1949–1950 годов и с помощью творения Мержанова решил на многие годы геополитические проблемы: были заключены договоры о дружбе, союзе, взаимной помощи, советская и китайская стороны признали необходимым сотрудничать по военным, идеологическим, политическим и другим вопросам.
Приступая к проектированию новых дач на Кавказе, Мержанов поставил перед собой цель — не повторяться, то есть передать в этих очередных домах-памятниках вождю какие-то новые, еще не нашедшие воплощения, его черты, отметить которые тому будет приятно. Очень многие, знавшие лично Сталина, говорили о его обаянии, его умении нравиться, импонировали людям его «застенчивая улыбка и неторопливая речь». В общем, в отличие от предыдущих, эти очередные постройки, заказанные Сталиным, получились светлыми, легкими, радостными и ему понравились. Как и при осмотре дачи над Мацестой, он поблагодарил архитектора скупым «спасибо» (но произнесено это слово было с теплотой) и поглядел на Мержанова необычно ласково, превратившись на мгновение из всесильного вождя в простого доброго человека, благодушно принимающего семейный уют.
И все-таки отношения Сталина и его архитектора оставались сугубо официальными. Сталин, единолично руководя огромной страной, не имел времени для длительной, душевной беседы с уважаемым им, эрудированным, высококультурным архитектором. А поговорить с ним было о чем. «Сталин, как отмечает в своей книге „Генералиссимус“ известный общественный деятель и писатель В. Карпов, осуществил просто титаническую работу — он преобразовал, перенацелил все виды искусства: литературу, кино, театр, живопись — вообще все, что влияет на морально-нравственное формирование человеческой личности. Представители всех видов искусств были сориентированы работать на социализм. Это была величайшая сталинская победа, здесь он проявил себя как подлинный вождь», «…он был непритязателен, прост и приветлив с прислугой, а если и распекал, то только „начальников“ — генералов из охраны, генералов-комендантов. Прислуга же не могла пожаловаться ни на самодурство, ни на жестокость, — наоборот, часто просили у него помочь в чем-либо и никогда не получали отказа». Иные даже позволяли себе фамильярничать с вождем.
Геннадий Коломейцев в своих воспоминаниях, опубликованных газетой «Аргументы и факты», приводит на эту тему такой эпизод.
Три человека из обслуживающего вождя персонала и автор воспоминаний в их числе ловили на Холодной речке рыбу, недалеко от сталинской дачи. Вдруг подходят три машины. «Выходят трое. Один — Власик. Другой — Поскребышев. А третий… Сталин. Неожиданно Сталин идет к нам. А мы в одних трусах. Сталин подходит и говорит: „Здравствуйте, рыбаки! Как улов?“
(…) Отвечал за всех нас Жмычкин (рыболов. — А. Акулов), как старый его знакомый. Ни с того ни с сего говорит: „Товарищ Сталин, согреться бы нам, замерзли мы тут…“. Сталин так руку поднял. Гляжу, мужчина идет с чемоданчиком. Сталин говорит: „Есть чем рыбаков погреть?“ — „Есть, товарищ Сталин!“ — раскрывает чемоданчик, а там уже все готово.
„Ну что будем пить: коньяк или водку?“ — спрашивает Сталин. — „Конечно, коньяк“, — за всех отвечает Жмычкин.
Коршунов, который подошел с этим чемоданчиком, начинает разливать коньяк по рюмочкам. И тут опять Паша: „Не-е-е. Нам в фужеры!“
„Что ж… Наливай им в фужеры, а мне в рюмочку“, — говорит Сталин».
Естественно, подобного поведения со своим постоянным заказчиком Мержанов позволить себе не мог, но часто жалел его, как простого смертного. Знал, что на всех этих дачах, интерьер которых тщательно обдумывался профессионалами, недостает того уюта, какой в семье обычно создает любящая женщина. Он знал о трагической гибели жены Сталина Надежды Аллилуевой, которая, по официальной версии, умерла от сердечной недостаточности, на самом же деле застрелилась после праздничного банкета в честь XV годовщины Октября. В то время стрелялись нередко, в основном политические деятели, к ним, видимо, следует отнести и поэта Маяковского, но жена вождя не имела права поступить, как многие.
«Любящая жена и мать не имела права так жестоко поступить с близкими, — не раз думал Мержанов. — А был ли Сталин, „родной и любимый“, когда-нибудь искренне любим женщиной? Может быть, в юности или в сибирской ссылке… Сейчас же положение его обязывает избегать женщин. Незавидная судьба…».