— Бред какой-то, — я смотрю на Егора. Он с интересом изучает свои «конверты» — человек долго думающий, непрошибаемый. Я погляжу, его и метеоритами не прошибешь.

— Не парься, где китайцы, а где мы, — говорит. — Слушай, а Игорек-то где?

— Да вон он — на каруселях, в оранжевой куртке.

Но это был далеко не Игорек. И даже близко не Игорек, а какой-то пятилетний жиртрест с орущей мамашей вне поля моего зрения. Она как увидела, что я ее сына с каруселей живописно стаскиваю, так сразу включила сирену. Народ, понятное дело, сбежался, полицейский тут как тут — но это было даже кстати, я сначала подумал. Потому что Игорька не то что на каруселях, его вообще во всем парке нигде не было.

Он исчез. Я не знаю, как я мог так обознаться. Все эта оранжевая куртка.

Первым делом я побежал за ворота. Думал, он ждет у машины. Потерял меня и вернулся, решил тут дождаться брата. Если бы. Мы обратно двинули, Егор, понятно, был со мной — а уже темно, включили фонари. Но разве ж это фонари? От них толку, как от моего айфона ночью на кладбище. Тут я как нельзя кстати вспомнил, что раньше здесь было кладбище. Мне отец рассказывал, как он детство тут интересно проводил. У них была игра — они по очереди ночевали на могилках. Типа, брали друг друга на слабо. Отец говорит — тоже ночевал, если не врет, конечно. Пришел вечером, лег на могилу, нож воткнул в землю и уснул. Точнее, хотел уснуть — но не получилось, ясное дело. Не получалось до самого утра — наверное, неудобная попалась могила. А если серьезно, мне бы тоже было не до сна. Отец рассказывал, один паренек у них так на кладбище и помер во время этой дебильной игры. Он знаете что сделал? Когда втыкал в землю нож, ненароком подцепил ватник. А ночью проснулся, огляделся и понял, что ему домой надо, — дернулся, а нож не пускает. Паренек решил, что его могила держит. В смысле, тот, кто в ней похоронен — высунул руку и тянет. В общем, у этого папиного приятеля не выдержало сердце — его так и нашли на могиле, с ножом в ватнике. Ну нафиг такие игры. А в лохматых семидесятых кладбище пустили под бульдозеры и вместо него построили парк культуры и отдыха. С тех пор он так и стоит — качели за сорок лет ни разу не красили, зато скатали их в трубочку, а «чертово колесо» распилили какие-то умельцы. Половину сдали в металлолом, а другая половина лежит, чего ей сделается.

Не сильно тут весело. Особенно, когда у тебя пропал брат. А полицейский, вместо того чтобы его искать, вызывать подмогу, не знаю, спецназ, ведет тебя под белы рученьки в ближайшее отделение. Составлять протокол. Хорошо еще Егор включился под конец, а то все мычал: «Это что, розыгрыш, да? Такая шутка?». Но потом он врубился (когда мою не на шутку перекореженную рожу разглядел в темноте), позвонил нашим общим друзьям — они приехали минут через пятнадцать, стали прочесывать парк. Мы все это время были на связи — пока я у них в полиции писал сочинение на заданную тему. Родителям я даже не позвонил. Просто я на минутку представил себе, что отец со мной сделает за Игорька, и не позвонил. Если брата не найду, сам потеряюсь. Живее останусь.

Вот ведь я влип. Теперь, похоже, денпомощи точно не дождусь. Стремно думать про деньги в такой момент. У меня брата, может, какой-нибудь шизофреник из-под носа увел — их тут много разных ходит, особенно весной, — а я про деньги. Надо про Игорька думать, Игорька искать, но я что-то никак не мог сконцентрироваться. Башка совсем перестала работать — заявление и то не мог сформулировать нормально. Зациклился на одной фразе: «Заявление о прапаже человека. ОБРАЗЕЦ» — сто пятьдесят раз прочитал, понятней не стало. Я ошибку в «прапаже» исправил, а он наорал на меня — ну сержант этот. Потом дал новый бланк. А мне всякое про похороны лезло в голову. Игорька я хоронил — реально так, прямо красочно. И еще про то, что после похорон отец стопудово заберет у меня тачку.

…сотни жителей Калифорнии стали свидетелями падения метеоритов в районе города Сан-Хосе, входящего в обширный округ Бэй-Эриа вблизи Сан-Франциско. По словам очевидцев, это было похоже на огромный фейерверк. «Это длилось семь-восемь секунд. Однако я успела заметить огромный шар с длинным хвостом, это было самое невероятное, что я видела в жизни», — прокомментировала Джессика Коллинз явление в социальной сети…

— Достали! — Я щелкаю кнопкой радио. — Егор, ты это… побудешь со мной, ладно? Меня отец реально убьет, я отвечаю. Ладно?

— Угу.

Он глядит в окно. Но там темно, ничего не видно. Одни звезды. Даже не верится, что многих из них давно уже нет. Потухли. Умерли сотни лет назад. А мы продолжаем видеть их свет. Вдали мигают проблесковые огни — самолет ползет по самому горизонту. Интересно, кто там внутри? Что за люди и куда они летят? Я когда вижу в небе самолет, постоянно об этом думаю. Егор смотрит на него не отрываясь, и я понимаю, что за весь вечер он ни разу не посмотрел на меня. Ни разу, это разве нормально?

— Ты думаешь, я сволочь? Раз брата потерял — сволочь, да? Эгоистичная.

— Да нет.

— Ты бы сестру не потерял.

Я знаю, он бы не потерял. Он бы привел ее в парк, купил газировку, мороженое, усадил на карусели вместе с генами-чебурашками и глаз с нее не спускал.

— Думай лучше, куда он мог пойти? Может, к каким-нибудь друзьям?

— Какие у него друзья? В шесть лет. Все его друзья — отец да мамик. Слушай, может еще кружок по проспекту дадим? Разок, а?

Я готов всю ночь кататься по городу, обшаривать дворы, склады, подвалы и помойки, до потери пульса сидеть в этой их прокуренной ментовке, давать показания, составлять фоторобот — все, что угодно, лишь бы не возвращаться сейчас домой. Трус. Я — трус, я это признаю. Я про себя это знаю. Я бы не смог ночевать на кладбище, как отец, как тот паренек. Я до одури боюсь всего, что связано с болью, с кровью и со смертью. В детстве меня, что ли, напугали?

— Тормози, приехали, — говорит Егор. Он всматривается в темноту, глядит куда-то через лобовое стекло.