День третий

Понедельник, 6 мая

Я не знаю, как начать. Как рассказать про это так, чтобы мне поверили. Большинство людей не верят в эээ… «ненормальное», скажем так. Не верят до тех пор, пока оно с ними не произойдет. Но потом, как правило, бывает уже поздно… И это не глупость, и не слабость, просто у людей такая природа. Я, кстати, за неверие никого не виню. Я не лучше других и уж точно не умней. Я сам долго не верил в то, что случилось в понедельник, 6 мая. Просто я не был к этому готов. Ни морально, никак. И никто не был. Даже тот лохматый чел из программы Махалова.

Мы ехали с родителями в Николаево — село, где отец присмотрел участок. Я был за рулем. Помню, мы болтали всю дорогу о всякой ерунде, про велосипеды какие-то. Типа, надо покупать, пока в «Спортмастере» акция — сразу всем, спортивные. Будем вместе гонять по воскресеньям… В общем, душевно ехали, с «Ретро ФМ». Давно такого не было — если только еще в детстве. Мамик поила меня какао из крышки от термоса, кормила с руки мандаринами — она сидела сбоку, а отец на заднем сидении. Он все про школьные годы чудесные вещал, но меня это даже не напрягало. Наоборот. Я еще подумал, что, может, все наладится — ну, между мной и предками. В принципе, они же вменяемые. Они вменяемые, и я тоже. Славные тинейджерские годы далеко позади. Не знаю, почему мы общий язык до сих пор не можем найти.

— У нас учитель был по русскому и литературе — замечательный человек. Педагог от Бога. Его звали Джон Николаевич. У него была одна забавная привычка: он, когда увлеченно о чем-нибудь рассказывал, щипал себе брови. Один раз так увлекся, что почти все выщипал, прямо на уроке. Мы его с тех пор Джокондой прозвали.

— В смысле? Почему? — я не понял.

— Ну, у Джоконды да Винчи, у Моны Лизы, бровей нет на портрете. Не замечал?

— А, точно.

— Это у них была такая мода в пятнадцатом веке, у аристократии, — сказала мамик. — Бледный цвет лица, высоко выбритый лоб и полное отсутствие бровей.

— Во дают, — ухмыльнулся я.

А мамик нервно рассмеялась.

— Однажды он принес в класс большой кусок ватмана и повесил его на доску, — рассказывал отец. — На ватмане, в правом нижнем углу, была маленькая черная клякса. Помню, он спросил: «Ребята, что вы перед собой видите?». Мы ему хором: «Кляксу!». Он на несколько шагов от доски отошел и говорит: «То есть никто из вас не заметил белый лист бумаги. Одну только черную кляксу».

— Прикольно, — сказал я.

Мне правда понравилась эта история. И этот их Джоконда. Хорошо бы у нас в школе в свое время были такие учителя, а то сплошные угрюмцы и гестаповцы. Только Мила Петровна была нормальная.

— По-моему, все наши проблемы оттого, что мы не замечаем вокруг хорошего. А ведь заметить его нетрудно — оно вокруг, везде. Зацикливаемся на каких-то своих мизерных проблемках, которые не стоят яйца выеденного, а полноты картины не видим. — Отец отвернулся от меня и глядел в окно, на мелькающие вдоль шоссе березы. — Я хочу, чтобы ты научился…

Он не успел договорить. Потому что мамик прибавила громкость у приемника. Она первая заметила, что «Роллинг Стоунзы» замолчали.

Когда я был маленький, война — та, которая Великая Отечественная, — не ассоциировалась у меня со звуками бомбежки или там канонады. Ну я же не был очевидцем тех событий. Даже со стонами раненых по телику она у меня не ассоциировалась — меня вообще это художественное месиво как-то не трогало. Всё это кино про войну. Я его не любил смотреть, скучно. Зато когда я слышал запись голоса того диктора, мне реально становилось жутко.