— А я буду маму искать, — Сонька говорит.

Говорит, и мне как-то стремно делается. Мы тут про жратву с гигиеной рассуждаем, а она: «маму искать».

— Она в Москве, я знаю. Ее здесь нет. Я бы почувствовала, если бы она была рядом. Все, довязала!

— Классный получился шарфец, — говорю.

Я смотрю на часы. Они у Вовы над головой, в простенке. «00:42».

— Ну что, пора?

— Уже? — Он вскакивает и начинает суетиться, а Соня вдруг становится серьезной. Сейчас она очень похожа на взрослую.

Я вышел во двор и сначала не поверил своим глазам. Решил, в потемках привиделось. Но мне не привиделось. Деревянная изгородь, по всему периметру участка, кишела зараженными. И как мы не услышали? Но я тут же понял как. Они же молчали. Висят на заборе в тишине, ни звука. Хорошо, он высокий, забор — им в жизни не перелезть. Они почти и не шевелились — чуть-чуть только покачивались, как повешенные на ветру, и на дом глазели безглазыми мордами. На меня. Стояли и пялились — черные провалы вместо лиц. Что там в этих провалах, я не рассмотрел, отвернулся — противно. Они что — знают? Про вертолет? Нет, бред вообще. Как они могут знать?

Вовка встал рядом.

— Это что? Господи… Господи, смотри, вместо лиц у них, ты видишь?

— Тихо, — сказал я. — Суетись поменьше. И хорошо, что без лиц — может, они вообще нас не видят, что скорее всего. Чуют, слышат — это да. Так что заткнись.

Он и заткнулся. Мы крадучись подобрались к дровянику, хорошенько облили его из канистры. Обошли со всех сторон, и я чиркнул спичкой.

Поленница сразу занялась — дрова защелкали, задымились. Горело отличненько. Мы даже обнялись с Вовкой на радостях.

Минут через пять горел уже весь дровяник. Во дворе стало светло, почти как днем. И жарко, я ватник снял. Постоял, разглядывая небо, плотное и густое от звезд. Их тут немерено, я вам скажу. Я собственное небо не узнал. Как будто в городе и здесь — два разных.

Вовка о чем-то задумался, смотрел на огонь. Я тоже подключился. Не знаю, как там вода, а огонь точно людей завораживает. Кажется, это с первобытными инстинктами как-то связано. Я вдруг заметил, что пламя — прямо у меня на глазах — становится разноцветным. Чем дольше я на него смотрю, тем отчетливей видны границы трех цветов. Снаружи — желтое, потом, ближе к середине, красно-оранжевый цвет, а в самом центре — абсолютная, кромешная темнота. Все черное. Я вглядывался в нее, сфокусировал глаза на одной этой черной точке, и тогда произошло вот что.

Я перенесся туда — прямо в сердцевину пламени. Я сидел в ней, в этой маленькой темноте, как в собственной комнате, и было мне спокойно и уютно.

— Кажется, вертолет, — сказал Вовка. — Вертолет летит!

Точно. Вдалеке мерно и ритмично гудели лопасти. Летят.

Мы переглянулись с ним и снова крепко обнялись.

Они летят, скоро будут. Все эти дни нас искали, и теперь они здесь. Прилетели. Это не чудо — просто такая жизнь. Дядя Семен бы так сейчас сказал, я подумал.