15. КОМУ ПРАВИТЬ НА РУСИ?

На календарях было 21 января 1924 г. В сумрачном, пропахшем лекарствами особняке в Горках кто-то вскрикнул. Кто-то сдавленно зарыдал. А кто-то уже накручивал рукоять телефона. И понеслась по проводам траурная весть — умер Ленин… Страна замерла в неясном тревожном ожидании. По городам и станциям люди вчитывались в страницы газет. По деревням обсуждали новости, привезенные односельчанами. На заводах, фабриках, в воинских частях и учебных заведениях собирались митинги. В Москве, несмотря на лютые морозы, десятки тысяч людей выстаивали по несколько суток для прощания с телом вождя. Обмораживались, грелись возле костров, разожженных на улицах. Кто-то втайне злорадствовал. Кто-то искренне переживал утрату. И все невольно гадали — а как оно будет дальше? Раньше цари умирали, оставляя наследников. Потом были перевороты и революции. Сейчас впервые в русской истории вопрос о власти должен был решиться как-то иначе. Как?

Впрочем, к тому моменту, когда сердце Ленина перестало биться, этот вопрос в значительной мере был уже решен. Сталина Троцкий явно недооценил, оказался в плену собственного самомнения и гордыни. Мог ли с ним конкурировать какой-то серенький “ремесленник”, ленинская марионетка? Да и чего, казалось бы, опасаться Льву Давидовичу? За ним стояли могущественные силы “мировой закулисы”. Ее эмиссары действовали в самых высших эшелонах советской власти. Получат команду, где уж удержаться Сталину?

И такая команда прошла. Весной 1923 г., накануне XII съезда партии, в “Правде” вышла статья Радека “Лев Троцкий — организатор победы”. Характеристики — “великий умственный авторитет”, “великий представитель русской революции… труд и дело которого будет предметом не только любви, но и науки новых поколений рабочего класса, готовящихся к завоеванию всего мира” [208]. Подобная публикация в центральном органе партии не могла выйти без благословения Бухарина. Партийцам откровенно подсказывали, чью сторону принимать. Петроград еще не стал Ленинградом, а Гатчина в 1923 г. превращается в Троцк. Ясное дело, не по инициативе Сталина. Один этот факт показывает, насколько сильны были “оборотни” в советских верхах.

В преддверии XII съезда произошел и вброс первой порции “завещания”. Но не “Письма к съезду”, как иногда считают, а статьи “К вопросу о национальностях и “автономизации”, бичующей Сталина, Орджоникидзе, Дзержинского. Через Фотиеву она попала в Политбюро. И все же сторонники Троцкого просчитались. Впоследствии Лев Давидович утверждал, будто съезд стал его триумфом, и он со своим экономическим докладом (который считался третьим по рангу) затмил первый, политический — Зиновьева, и второй, организационный — Сталина. Документы съезда говорят обратное. Масса “серых” делегатов из вчерашних военных, рабочих, крестьян в экономических выкладках не разбиралась. Для них вопрос стоял иначе — за кем идти? А Сталин был ближе, предпочтительнее. “Бомба” со статьей тоже не сработала. Партийцы ее восприняли как анахронизм, дело прошлого. Ну а что касается обвинений в “великорусском шовинизме”, то они могли придать Сталину только дополнительную популярность. Ведь на словах партийные низы были, конечно, за “интернационализм” — но неужели им на деле нравилось засилье “интернационалистов” и инородцев? XII съезд стал триумфом отнюдь не Троцкого, а Сталина.

Но если на съезде свалить его не удалось, тут же последовали новые атаки — уже иными методами, кулуарными. Внутри ЦК, внутри Политбюро. Крупская неожиданно “вспомнила”, что у нее имеется еще одна важная работа Ленина. Та, что потом была названа “Письмом к съезду” — хотя ее вбросили в политический обиход после съезда [157]. А в июле-августе 1923 г. был нанесен следующий удар. В период отпусков Зиновьев, его помощник Евдокимов, Бухарин, троцкист Лашевич — командующий Сибирским военным округом, собрались под видом пикника в пещере под Кисловодском. В “пещерном совещании” участвовал также Ворошилов, но открестился от решений, которые там принимались. Были приглашены, но не приехали Фрунзе и Орджоникидзе. В это время на Кавказе находился и Троцкий. На совещании его не было, но нетрудно заметить, что собравшиеся действовали в его пользу.

Были выработаны требования реорганизовать партийное руководство. Либо отобрать у Секретариата ЦК функции управления, сделать его чисто служебным органом по пересылке бумаг, либо ввести в Секретариат Троцкого и Зиновьева — нейтрализуя Сталина. Иосифу Виссарионовичу послали письмо, фактически ультиматум. И в нем впервые упоминалось “письмо о секретаре” — ленинская диктовка от 4 января, та самая, где Владимир Ильич требовал сместить Сталина с поста генсека. Теперь Иосифа Виссарионовича шантажировали этим документом. Кроме Зиновьева, Бухарина и Троцкого в заговоре наверняка участвовала Крупская — письмо могло попасть к участникам “пещерного совещания” только через нее. А Каменев в данный период оставался в Москве со Сталиным, вроде бы принял его сторону, отыскивая компромиссы. Но, учитывая его связи с Троцким и Крупской, смело можно предположить, что и он играл в заговоре свою роль. Советчик Сталина, который в нужный момент подведет…

Это был один из самых опасных моментов для власти Иосифа Виссарионовича. Он лавировал, выражал готовность пойти на уступки. И схитрил. Договорились ввести Зиновьева, Троцкого, Бухарина не в Секретариат, а в Оргбюро. Формально Сталин “поделился” властью, но Оргбюро ведало не ключевыми вопросами, а всевозможной “текучкой”.

Однако интриги верхушечной борьбы заслонили собой международные события. В Германии разразился жесточайший экономический и политический кризис. Курс марки обвалился в тысячу раз, промышленность была парализована, заводы останавливались. Налицо была “революционная ситуация”, которую ждали большевики. И Троцкий загорелся. На заседаниях Политбюро доказывал, что наступил момент “поставить на карту все” — то бишь само существование советского государства [7]. Строил планы, что нужно раздувать революцию у немцев, Англия и Франция, конечно, не будут сидеть сложа руки, двинут на Германию войска. СССР поддержит революцию, тут-то и произойдет решающее сражение.

А при этом сам Троцкий автоматически выдвигался на роль даже не российского, а уже общеевропейского вождя! Тут уж все интриги вокруг реорганизации партийных органов просто теряли смысл. Но и спорить с идеей “мировой революции” было нельзя, она оставалась краеугольным камнем марксизма-ленинизма. Политбюро проголосовало “за”. В Германию направлялись колоссальные средства, поехали десятки тысяч активистов Коминтерна, агентов, инструкторов. Представители наркомата иностранных дел вели секретные переговоры с Польшей о пропуске красных войск через ее территорию — за что ей обещали отдать Восточную Пруссию [15]. Впрочем, большевики держали “камень за пазухой”. Тайно было решено, что и Польшу надо “революционизировать”. В ней началась полоса терактов, стачек, забастовок. Коминтерну была дана команда начинать революцию и в Болгарии [145]. Троцкий уже видел себя новым Бонапартом. Подчиненные ему дивизии выдвигались к западным границам.

Но Сталин рисковать Советским Союзом ради призрачных “мировых” целей вовсе не желал. И тем более не желал ввязываться в европейскую драку ради амбиций и возвышения Троцкого. Однако в данном случае противником Льва Давидовича стал не только Сталин. Его действия противоречили и планам… “мировой закулисы”! Революция в Германии требовалась ей в 1918 г., чтобы выиграть войну, но не в 1923 г. Западные финансовые магнаты уже получили свое, они хотели спокойно “переваривать” плоды достигнутых успехов и грести прибыли.

Троцкий перешел дорожку своим хозяевам. И стоит ли удивляться, что в бурной деятельности по подготовке европейского пожара вдруг пошли сплошные сбои, накладки? А Каменев, Зиновьев, Бухарин переметнулись теперь на сторону Сталина, и в решающий момент Политбюро приняло постановление, что подготовку закончить не успели, революционную ситуацию в Германии переоценили, поэтому шансов на успех нет [7]. Восстание было отменено.

Троцкого срыв таких блестящих перспектив привел в бешенство. Он обвинял Сталина и других членов Политбюро в трусости, в политических ошибках. Злость подтолкнула его к активным действиям, и он ринулся в схватку. Идейным знаменем кампании стало противопоставление “бюрократов” и “революционеров”. Утверждалось, что “бюрократы” оторвались от партии, предают революцию и ведут ее к “термидору” (большевики часто употребляли сравнения с Французской революцией, а “термидор” — это ее перерождение, переворот, когда буржуазная Директория свергла и уничтожила якобинцев). И чтобы избежать этого, Троцкий требовал расширения партийной демократии. Правда, в устах Льва Давидовича, всегла проявлявшего себя крутым диктатором, призыв к “демократии” звучал абсурдно, но какая разница?

Атака развернулась в Москве и Питере, где сосредоточилось значительное количество “интернационалистов”, а антибюрократические лозунги позволяли привлечь на свою сторону часть мелких партийцев, недовольных своим положением, молодежь. Троцкисты вели агитацию мощно, горлопанисто. Использовали ленинское “завещание”, ходившее в списках. И в общем-то натиск имел все шансы на успех, если бы… расклад в “верхах” оставался таким же, как в августе. Однако после германской авантюры те же самые эмиссары зарубежной “закулисы”, которые прежде действовали против Сталина, изменили свою позицию на 180 градусов — против Троцкого. Те же Зиновьев, Каменев, Бухарин выступили против него единым фронтом со сталинистами.