12. ТЕМНАЯ НОЧЬ НАД СТРАНОЙ.

На православных календарях было 25 марта 1925 г. от Рождества Христова. На остальных календарях — 7 апреля. В больничной палате умирал патриарх Московский и Всея Руси святитель Тихон. Спросил: “Который час?” Один из присутствующих, не замечая струящихся по щекам слез, ответил: “Без четверти двенадцать”. Патриарх вздохнул: “Скоро наступит ночь, темная и длинная…” Поднял руку, дважды осенил себя крестным знамением. А когда хотел перекреститься в третий раз, рука упала…

Победа большевиков в гражданской войне отнюдь не ознаменовала собой конец бедствий, обрушившихся на Россию. Даже террор еще не сокращался, наоборот, его страшный пик приходится на “мирные” времена — с конца 1920 по начало 1922 г. Расстрелы по-прежнему гремели во всех “чрезвычайках”. И систему лагерей, кстати, создавал вовсе не Сталин. Она возникла по инициативе Ленина и Свердлова еще в 1918 г. Согласно постановлению о “красном терроре” концлагеря предписывалось создавать в каждом районе. Они были придатками тюрем, где не хватало мест. А в 1920 г. возникла еще одна система — Северные Лагеря Особого Назначения. Впоследствии аббревиатура СЛОН “по наследству” перешла к Соловкам. Но изначально Северных лагерей было два, в Архангельске и Холмогорах. И для каторжного труда они вовсе не предназначались. “Особое назначение” означало лагеря смерти. Сюда присылали целевым назначением на убой. Только за январь-февраль в Холмогорском лагере было расстреляно 11 тыс. человек [75], его называли “усыпальницей русской молодежи”.

Новый виток гонений покатился на казачество. Формально геноцид не возобновился, но вместо этого был взят курс на “расказачивание”. Казаков признали не народом, а “сословием”, причем “упраздненным”, и они попали в разряд “лишенцев”, т. е. категорий, лишенных значительной части гражданских прав — наряду с дворянством, духовенством, купечеством. А территории казачьих областей расчленялись. Западную часть Войска Донского отдали Украине, остальное поделили между несколькими российскими губерниями. Киргизскую (Казахскую) автономную республику наделили чрезвычайно щедро. Отдали в ее состав территорию Уральского, Семиреченского, Оренбургского Войск, южную часть Сибирского, даже столицей республики стал Оренбург. Из Астраханского Войска вычленили Калмыцкую автономную область, из Забайкальского — Бурят-Монгольскую республику.

Особенно суровым репрессиям подверглись Кубань и Терек, которые в 1919 г. находились под властью белых и избежали свердловского геноцида. Тысячи казаков были арестованы и отправлены в Северные лагеря, откуда не возвращались. На Северном Кавказе большевистская политика сделала ставку на “революционные” народы — чеченцев, ингушей, дагестанцев и др. Поэтому здесь были созданы Горская и Дагестанская автономные республики, которым отдали значительную часть казачьих земель. От Кубани южную часть отчленили в Горскую республику, восточную часть — в Ставропольскую губернию. А вновь образованная Терская губерния сохранила лишь 19 % земель Терского Войска — узкую полосу по северному берегу Терека от Минвод до Кизляра и Каспия. Многие станицы было решено отдать горцам, а казаков из них депортировать. И с выселяемыми часто предпочитали не возиться — не проще ли перебить? В ходе депортации было уничтожено 35 тыс. казаков, казачек, детей. Перестреляли, вырезали — и никто как бы и “не заметил”. Между делом…

Вопреки утверждениям советских учебников, не закончилась вместе с войной и политика “военного коммунизма”. Напротив, как раз после разгрома белогвардейцев ее стали внедрять в полном масштабе. С запретом не только торговли, но и “продуктообмена”, принудительным изъятием у населения всех ценностей и золота, возможностью получения продовольственных и промышленных товаров только по карточкам. Крестьян переводили на положение “рабочих”, лишая всякой собственности и объединяя в коммуны или совхозы. А для окончательного перехода к системе всеобщего принудительного труда под эгидой Троцкого стали создаваться “трудовые армии”. В марте 1921 г. на Х съезде РКП(б) он заявлял: “С бродячей Русью мы должны покончить. Мы будем создавать трудовые армии, легко мобилизуемые, легко перебрасываемые с места на место. Труд будет поощряться куском хлеба, неподчинение и недисциплинированность караться тюрьмой и смертью”. На эти задачи Лев Давидович перенацелил свои Реввоентрибуналы, в инструкции им указывалось, что “трудовое дезертирство при данной обстановке является таким же актом контрреволюции, как и вооруженное восстание против рабочих и крестьян”.

Но в это же время в советскую экономику вовсю внедрялись иностранные бизнесмены, большей частью американские! Они легко получали в концессии заводы, фабрики, богатейшие месторождения полезных ископаемых. И тот же Троцкий указывал: “Что нам здесь нужно, так это организатор наподобие Бернарда Баруха”. Американский предприниматель Вандерлип умудрился получить в концессию даже всю Камчатку “для экономической утилизации” [66, 173]! (Осуществить проект помешали только японцы — им подобные аппетиты США совсем не понравились, и они поддержали на Камчатке антисоветское восстание). Ну а в целом из данных фактов хорошо видно, во что должна была превратиться наша страна по проектам “мировой закулисы”. В один огромный концлагерь с бесплатным рабским трудом за пайку хлеба. Те, кто проявляет непокорство, уничтожаются, а сверхприбыли будут грести угнездившиеся в России иностранцы.

Однако Ленину и Троцкому пришлось отказаться от продолжения данной политики. Народу удавалось дурить головы необходимостью борьбы с “эксплуататорами”, но когда с белогвардейцами покончили, а гайки по-прежнему закручивались, люди стали возмущаться. Покатились восстания, охватившие почти всю Россию. Их жесточайше подавляли. Опять лились потоки крови, опять людей косили расстрелы, и эшелоны везли обреченных везли в Северные лагеря. Но движение “зеленых” было сильно своей массовостью. Уничтожали одних — за винтовки и обрезы брались другие. Мятежи усмиряли, а они вспыхивали снова. И большевики вынуждены были пойти на уступки. В марте 1921 г. Х съезд партии провозгласил нэп, в сентябре были приняты дальнейшие меры по смягчению экономической политики. Хотя сам Ленин считал это “отступлением” на пути строительства социализма, тяжело переживал и писал Троцкому, что подобное “отступление” может быть только временным, для “перегруппировки сил” [7, 96].

Но ларинские методики “военного коммунизма” принесли еще одну катастрофу. Продовольствие выгребалось у крестьян подчистую, запасов у них не оставалось. И когда 1921 г. выдался неурожайным, грянул голод, охвативший Поволжье, Дон, Крым, ряд южных губерний России и Украины. Люди вымирали, доходили до каннибализма. Однако даже столь колоссальное бедствие большевистские лидеры ухитрились использовать с “выгодой” для себя. Голод оказался хорошим поводом нанести массированный удар по Православной Церкви.

Большевики пытались ослабить и сокрушить ее с самого начала своего владычества. Еще в 1917 г. вышло постановление Совнаркома “Об отделении школы от церкви и церкви от государства”, которым Церковь лишалась статуса юридического лица, у нее стали отбирать собственность. Как уже отмечалось, в 1919 г. вышло еще одно постановление, “О борьбе с попами и религией”. Кампания “красного террора” началась с расстрелов многих видных церковных иерархов и священнослужителей [5, 140]. И во всех “чистках” городов и местностей, занятых красными, жертвами в первую очередь становились священники и монахи [58]. По распоряжениям Ленина и других лидеров устраивались кощунственные акции “разоблачительных” вскрытий святых мощей. Был создан “Союз воинствующих безбожников” во главе с Троцким.

И все-таки до сих пор в антицерковных атаках большевики были вынуждены себя сдерживать. То наступали белогвардейцы, то полыхали крестьянские восстания, и приходилось проявлять осторожность, чтобы не подлить масла в огонь. Теперь новые властители России сочли, что наступил подходящий момент разгромить Церковь совсем. С одной стороны, голод подорвал силы крестьянства, ослабил возможности стихийного сопротивления. С другой, появился предлог для удара — изъятие церковных ценностей якобы для помощи голодающим. Таким образом возник шанс не только избежать народного возмущения, но и сделать часть населения своими союзниками.

Инициатором кампании выступил Троцкий, 17 марта 1922 г. он представил в Политбюро разработанный им план. И в данном вопросе Ленин стал полным его единомышленником. С ходу подхватил предложение и 19 марта писал членам Политбюро: “Сейчас победа над реакционным духовенством обеспечена нам полностью”. “Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать” [92, 93].

Была создана комиссия во главе с Троцким. Но комиссия строго секретная — наряду с ней, для прикрытия, действовала “официальная”, только из русских, под предселательством Калинина. На самом-то деле Церковь выражала готовность добровольно передать ценности на нужды голодающих — за исключением священных сосудов, используемых в богослужении. Нет, это большевиков не устраивало. Начались обыски храмов с погромами, богохульными выходками, глумлениями. В Шуе это вызвало столкновение с верующими, каратели открыли огонь по безоружной толпе, перебив много народу. Аналогичные эксцессы произошли в ряде других городов. Но именно это требовалось организаторам провокаций! Советская пропаганда принялась трубить, что священники жалеют свои богатства, отказывают умирающим от голода в куске хлеба. Развернулось повальное закрытие и разграбление храмов, монастырей. Показательные процессы над священнослужителями прошли в Питере, Москве, Смоленске, Чернигове, Полтаве, Архангельске, Новочеркасске… В 1922 г. только по суду было расстреляно священников — 2691, монахов — 1962, монахинь и послушниц — 3447. А всего было истреблено не менее 15 тыс. представителей духовенства, монахов, послушников, православных мирян.

А одновременно предпринимались усилия по расколу Православной Церкви. Что, между прочим, соответствовало одному из пунктов “плана Хауса”, который для втягивания России в “новый мировой порядок” полагал необходимым внедрение в нашей стране других течений, наподобие протестантских [6]. Это направление деятельности курировал тоже Троцкий. Святейший патриарх Тихон (Белавин) был арестован. А большевики выявляли и обрабатывали “лояльных” священнослужителей, готовых к сотрудничеству. Лев Давидович секретной почто-телеграммой от 14 мая 1922 г. требовал всячески поддержать эту группу духовенства. Указывал, что “внутренняя борьба церкви… разрыхлит почву для семян атеизма и материализма”.

И возникла ересь “обновленчества” во главе с епископом Антонином. Провозглашалось создание “Живой церкви”, благословлявшей революцию, отрекавшейся от связи с “царизмом”, с “эксплуататорами”, с “реакционной” частью духовенства [5]. Некоторые лидеры живоцерковников, как Александр Введенский, увлеклись ересью искренне, считая, что таким образом спасают христианскую веру. Другие примыкали из страха перед репрессиями, третьи были сбиты с толку. По инициативе группы украинских интеллигентов-националистов возник и другой раскол, так называемая Украинская церковь. В ней было введено богослужение на национальном языке, миряне коллективно избирали и “рукополагали” иерархов, зачастую из светских лиц. Священники ходили и служили в штатской одежде, само богослужение упрощалось. Этот раскол власти тоже поддержали. Киевского митрополита Алексия арестовали, а сектантам позволили захватить Софийский собор и ряд других храмов [58].

Ударам подверглась не только Православная Церковь, были гонения и на католическую, разоряли костелы, кое-где арестовывали или расстреливали ксендзов. Но вот ведь что интересно — невзирая на эти гонения, на казни своих служителей, католичество восприняло антицерковную кампанию в России… с воодушевлением! Да-да, с воодушевлением. Вроде как все эти напасти можно перетерпеть — главное, что Православие гибнет. Католический еженедельник “Lud Bozy”, издающийся в Луцке, на польской территории, писал: “Из этой невероятной беды, вытечет, кажется, благое дело Божие — соединение церквей. Ах, как льнут к нам! Лучшие представители православного духовенства публично выражают свое восхищение и преклонение перед католической церковью”, “богослужение в церквях посещают только старики, а наш костел переполнен тысячами людей, из которых половина православных. Большевики… убедились, что с нашим костелом труднее им воевать, чем с церковью. Великая жатва открывается теперь для Католической церкви. Дайте только сюда самоотверженных, благочестивых священников и миссионеров, и Христова овчарня умножится…” [58].

Что ж, с католицизмом большевикам и впрямь было труднее бороться, чем с Православием. Католические и униатские священники получали поддержку из-за рубежа. У них существовала легальная связь со своими центрами в Польше, а через них с Ватиканом. Они знали, что о них помнят, что их деятельность ценят, что они всегда смогут получить на Западе пристанище. Знали, что если с конкретным костелом и приходом случится беда, то в целом для католической церкви это неощутимо, она существовала и будет существовать. В отличие от православных — у которых уничтожалась сама Церковь. Католики и протестанты западных держав без зазрения совести поучаствовали в святотатстве, скупая подешевке православные святыни и ценности, разграбленные большевиками. Многие предметы церковной утвари, иконы попали в Рим и другие католические центры.