— Ре-Рейн? — мужчина застыл в проёме и уставился на мою спутницу. — Ты?!

— Не держи на пороге. Мы промокли до нитки и очень устали.

— Господи, благослови этот дождь, — купец чуть не заплакал от радости, — И этот день! Он принес мне тебя, соль моей жизни! — он попытался открыть дверь, забыв о цепочке, и чуть не выломал ручку. Не переставая бормотать благодарности, мужчина снял запор и распахнул дверь.

— Отнеси её в мою комнату, — Рейн буквально втащила меня в помещение и передала в раскрытые руки Корнелиуса, попытавшегося обнять мою спутницу, — Береги ее как зеницу ока самого господа.

— Как скажешь, мрачноцветик, — вздохнув, мужчина взял меня на руки, словно пушинку, и куда-то пошел.

Я услышала шелест занавеса из бус и ощутила мелкий бисер, щекотнувший лицо — судя по сменившемуся освещению и потрескиванию камина, Корнелиус отнес меня в жилое помещение.

Меня уложили на диван, и я блаженно выдохнула — руки и ноги онемели от усталости и теперь гудели тупой равномерной болью, пронизывающей до самых костей. Я хотела заснуть и забыть о ней, но сон не наступал — стоило мне закрыть глаза, как я оказывалась один на один с неестественной пустотой вокруг меня. Это была не та сонливая пустота, предшествующая дреме, а сосущая где-то глубоко внутри пустота, тянущая за собой, зовущая, кричащая… Я бросила попытки заснуть и обратилась во слух, следя за происходящим в лавке.

— Я так скучал, Рейни! — купец ходил за шторой. — Так скучал! Одиннадцать месяцев, почти год! Доченька, как ты?

— Нормально. Па, мне нужны четверть унции порошка бледного дуриана, плошку разведенной в стакане теплой воды бахчи-комы, семь скрупулов красного мышецвета и пять драхм масла тоэльской гвоздики, собранной зимой не позднее солнцестояния…

Я удивленно приподняла брови и даже усмехнулась бы, будь у меня силы. Вот это уверенность и знание своего дела! Но что она собирается делать с этими ингредиентами? Зелье варить?

— Пять драхм масла зимней гвоздики! — всплеснул руками купец, — Сплошное разорение! Кто эта особа?

— Прошу, па, просто принеси все это, — устало ответила Рейн.

— Ай-ай-ай, во что ты снова впуталась! — запричитал отец, подходя к ящикам с травами, — Семь скрупулов мышецвета, ты сказала?

— Можно шесть, — отбросив водопад бисерных нитей, девочка вошла в комнату, — Алекс, спишь?

Я решила промолчать, притворившись спящей. Не знаю, почему, может, я все-таки устала, а может, решила послушать их беседу. Так или иначе, я закрыла глаза и стала мерно посапывать.

Рейн присела на колени возле дивана, на который меня уложили, и хмыкнула.

— Заснуть на чужом слое? — прошептала она немного удивленно, — Хм. Анкеры…

Она встала и отошла в сторону. Приоткрыв веки, я стала следить за ней сквозь ресницы. Комната была небольшой, довольно уютной, с множеством мягких ковров, тяжелыми занавесями на единственном узком окне. Из мебели был лишь диван, несколько шкафов, кресло и письменный стол, заваленный всякой всячиной. Единственный свет в комнате давала настольная лампа — не электрическая, под матовым стеклянным абажуром дрожал яркий белый огонёк пламени.

Рейн взяла с рабочего стола не то ручку, не то карандашный грифель и, закатала рукав рубашки, стала что-то отмерять на руке. Чуть повыше локтя поставила пометку и отложила грифель. Бросила на меня взгляд. Затем пошарила в кармане и вытащила узкую маленькую шкатулку. Открыла.

— Черт подери, — она достала осколки медицинского шприца — старинного, стеклянного. — При нырке разбился… — Рейн закрыла шкатулку и огляделась, — Почему тут еще не изобрели шприц?