Она вернулась в приёмную. Собрала бумаги на своём столе в кожаную папку, вошла в кабинет директора, положила папку с бумагами на стол. После разберёт. Стол, обитый зелёным сукном, привела в порядок – поправила массивный письменный прибор, прикрыла латунную чернильницу, положила новые перья, выровняла нож для вскрытия писем и пресс-папье. Немного постояла, посмотрела в окно и уселась на стул посетителя. Руки положила на резные подлокотники.

– Боже! Что я наделала?! Что же мне теперь делать-то? – спросила она, глядя то на икону преподобного Сергия Радонежского в углу кабинета директора гимназии, то на портрет государя-императора в парадном мундире, взирающего со стены на поданных строго и величественно.

Никто из них ей не ответил.

Скрипнула открывающаяся дверь. Ольга вздрогнула и повернула голову на звук. В приоткрытую дверь просунулась голова Мари Ростоцкой.

– Ну и напугала ты меня, мать, – выдохнула с облегчением Ольга.

Мари, удостоверившись, что жена директора пребывает в полном одиночестве, подошла к ней и положила руку на плечо.

– Что у вас случилось? Вы так кричали, – спросила подруга, пытаясь поймать её взгляд.

Ольга встала, обняла Мари и зарыдала.

– Только ты можешь меня понять. Только ты, – прорывалось у неё сквозь слёзы.

– Да объясни же скорей, в чём дело? – спросила Мари, поглаживая подругу по спине.

– Я – круглая дура. Вот кто я! Завела интрижку прямо у мужа под носом, а он… он…, – опять начала всхлипывать Ольга.

– Что он?

– Он застукал нас на месте преступления, – выдавила, наконец, из себя Ольга и перестала рыдать.

Как будто вместе с признанием из неё вышла вся накопившаяся боль и отчаяние.

– Не унывай. Всё ещё образуется. Знаешь что? Езжай-ка ты лучше к своему Кожелюбову, порви с ним окончательно, а после к мужу в ноги падай и прощение проси, – сказала Мари, приподнимая её лицо и вытирая слёзы рукавом платья.

– Ты как всегда права, Мари. Спасибо тебе, – сказала Ольга, пытаясь улыбнуться.

Она скоро собралась, лишь немного припудрив заплаканное лицо, закрыла кабинет и приёмную, поймала извозчика и поехала к нему, к Сашеньке.

На окраине Петербурга, в добротном деревянном доме на каменной кладке стояла гробовая тишина. Сашенька пребывал в подавленном состоянии, о чём сразу ей и сообщил.

– Положение аховое. Мне досадно, что так всё приключилось. Зачем ты приехала, Олюшка? Не хватало, чтобы ещё соседи тебя здесь увидели, – сказал он, отодвигая занавеску на окне и по-воровски оглядывая улицу.

Ничего подозрительного там не обнаружив, любовник повернулся к ней.