В этот вечер Кристина в палате была одна, что случалось крайне редко. Она сидела на кровати скрестив ноги и перелистывала блокнот, иногда вчитываясь в отдельные строки, написанные ее крупным размашистым почерком. Непривычную тишину ожидаемо нарушила Анна Романовна, которая явилась произвести вечернюю уборку палаты. Кристина подняла глаза и равнодушно взглянула на санитарку, юркую женщину пенсионного возраста, которая как всегда находилась в легком подпитии. Этот свой маленький грешок Романовна тщательно скрывала и прикладывалась к бутылочке только вечером, закрывшись на пять-десять минут в кладовке, где хранились ведра, тряпки и швабры. Хлебанув из маленькой фляжечки, она выходила в коридор с раскрасневшимися щечками и сверкающими глазками.
– Чего сидишь? Иди в коридор к другим бабам, – беззлобно попыталась выпроводить Кристину из палаты Романовна, полоща половую тряпку в ведре. – Мне полы надо помыть, а во время уборки больным находиться в палатах не положено.
– Я вам не мешаю, Романовна. И бесцельно шататься по коридору я не хочу.
– Но не положено ведь… – начала убеждать Лаврентьеву уборщица, но потом махнула рукой и принялась возить мокрой тряпкой по линолеуму. Кристина вновь наклонилась над блокнотом в поисках записей о Нетребской.
Уже долгое время наблюдая за Алисой, Лаврентьева часто задавала себе вопрос: почему эта женщина съехала с катушек и превратилась в ярую фанатичку? Наверное, размышляла Кристина, у бедной сумасшедшей были причины сначала уйти в монастырь, а потом попытаться наложить на себя руки. Справедливости ради, думала Лаврентьева, надо отметить, что Алиска была женщиной привлекательной: рост чуть выше среднего, красивое лицо с гладкой кожей, черные брови вразлет и карие глаза. Все эти черты выдавали в ней помесь татарки и русской. А еще Нетребской удалось сохранить классную фигуру после двух родов. И что удивительно, Алиска совершенно не поправлялась при таком ненормальном аппетите, свойственном многим душевнобольным. Нетребская съедала все, что подавали в столовой и никогда не отказывалась от добавки, если другие пациентки не желали есть свои порции. Она всегда жадно смотрела на еду свою и чужую, и женщины без слов придвигали к ней свои тарелки.
Складывалось впечатление, что Нетребская была всегда голодна. Она беззастенчиво выпрашивала еду у всех вновь поступающих больных. Иногда в поисках еды, не гнушалась залезть и в чужие тумбочки, но чаще всего попрошайничала. А поскольку ее никто не навещал, то ей всегда нужны были шампуни, мыло, зубная паста и женские прокладки, и безумная Алиска частенько таскала эти предметы личной гигиены у своих соседок по палате. Власова как-то застала Алису за воровством своих вещей, и мягко отчитав воровку, сказала, что ее дочь много работает не для того, чтобы кто-то пользовался ее дорогими французскими шампунями и кремами. И добавила, что если Алиса позволит себе еще хоть раз залезть в ее тумбочку, то обо всем расскажет врачу. Но тем не менее Власова никогда не могла отказать Алисе ни в еде, ни в фруктах, ни в сладостях, которыми баловала ее дочь.
Еще, как заметила Кристина, Нетребская не могла долго усидеть на одном месте. Она всегда тщательно застилала свою постель и красиво ставила подушку, перед этим долго взбивая ее, доводя остальных обитательниц седьмой палаты до исступления. Но что больше всего раздражало женщин, то это фанатичная религиозность Алисы.
Алиса мало говорила о себе и старательно, даже умело, провоцировала соседок по палате на беседы о боге и вере. Иногда из бессвязных и отрывочных фраз, которые изредка прорывались у Нетребской, можно было сделать кое-какие выводы относительно ее жизни. И самой главной бедой в жизни Алиски было отсутствие выбора и принятия самостоятельных решений. Сначала за нее все решали родители, потом муж. И когда бедная женщина все же решилась сделать свой выбор и поступить так как ей хочется, ее тут же настигла рука судьбы, разрушив все ее планы и надежды.
Лаврентьева задумчиво погрызла кончик ручки, затем отыскала в блокноте чистый лист и аккуратным почерком вывела: «История о лжемонашке и истинной вере».
«Алиса родилась в семье баптистов. С самого детства ее настольной книгой была красочно оформленная «Детская Библия», которую родители привезли из Америки. В восемнадцать лет Алису выдали замуж за сына главы секты города N. Брак Алисы родители считали очень удачным, потому что все в новой семье складывалось замечательно. Все было у молодых: и общая вера, и уютная квартира в новом доме, и отличная работа. А потом появились и дети-погодки. Но… в какой-то момент за Алисой стали замечаться странности. Молодая женщина стала о чем-то задумываться, все меньше времени уделяла мужу и детям, а потом и вовсе пропала не известно куда. Спустя несколько недель беглянка нашлась в Свято-Никольском женском монастыре. Ее вернули домой и приказали без разрешения на улицу не выходить. Странный и неожиданный побег Алисы в монастырь и ее душевные переживания в семье даже не обсуждались, напротив, родственники делали все, чтобы скрыть от адептов секты сей ненормальный и возмутительный поступок Алисы. Ну не принято в их сообществе бросать семью, убегать, да еще не куда-нибудь, а в монастырь!
С каждым днем Алиса все больше погружалась в себя, на вопросы отвечала односложно. Она автоматически выполняла домашнюю работу и на ласки мужа не откликалась. И однажды в холодную ветреную осеннюю ночь, Алиса поднялась с супружеской постели и открыла балконную дверь. Она вышла на балкон в одной ночной рубашке, приставила низкую скамеечку к ограждению балкона и перекинула ногу через перила. К счастью вовремя подоспел муж и оттащил Алису от ограждения, не дав ей упасть с седьмого этажа. Алиса сопротивлялась изо всех сил, что-то бессвязно выкрикивала, плевалась и даже пыталась кусаться. Рассерженный муж грубо бросил Алису на кровать и безжалостно скрутил ее руки простыней. Следующим утром Алиса пришла в себя в шестой палате, но она совершенно не понимала в какой именно больнице она находится. Некоторое время она пыталась сообразить каким образом попала сюда. В том, что она в больнице у нее сомнений не было. Потом она с трудом припомнила, что хотела выброситься с седьмого этажа и что муж фактически спас ее. Но благодарности к мужу не испытала, а только глухое раздражение от его насилия над собой, своим телом и душой. Когда же Нетребская попыталась подняться с постели, то обнаружила, что ее руки и ноги жестко зафиксированы, а затуманенная голова болит. Смирившись с неизбежным, Алиса решила принять все как есть. Она безропотно подчинялась надзирательницам и сестрам, и принимая лекарства все дальше и дальше уходя от навязчивых мыслей, страхов, волнений и переживаний. Оставались только апатия и полное безразличие ко всему.
Через некоторое время Алиса почувствовала себя лучше, стала выходить из палаты, но ее поведение было весьма странным. Она постоянно совала нос куда не следует, а утром и вечером неистово молилась, уставившись в одну точку. Однажды даже испортила телевизор, чем навлекла на себя гнев сестры Старовойтовой. Довольно скоро у Алисы нашлась подруга – такая же фанатичка, как и она сама. Марина Ильинична Ефимова зарабатывала на хлеб тем, что продавала в церкви кресты, свечки и религиозную литературу. Ее тусклые бегающие глаза всегда были опущены в пол и только когда она общалась с Алиской, ее взгляд становился более осмысленным и даже каким-то мечтательным. О чем думала эта женщина для всех было загадкой, потому что она старательно избегала любого общения. И только сдружившись с Алисой, Ефимова словно воспряла духом и уже не вела себя столь отстраненно и замкнуто.
Женщин часто можно было увидеть сидящими на диване за чтением религиозных книг, которыми снабжали Ефимову родственники. Именно Марина подарила Алиске иконку, на которую та и молилась. Поговаривали, что они даже сочиняют какие-то гимны, восхваляющие господа. Сестры тихо посмеивались над увлечением подружек, но относились к их занятиям снисходительно. Больные отделения сплетничали о том, что муж Алиски хочет расторгнуть брак с ней, но пока она в сумасшедшем доме сделать это ему будет затруднительно, потому что в общине разводы строго запрещены. Родители Алисы встали за нее горой и несчастный Нетребский теперь вынужден ждать выписки жены, чтобы все же развестись с ней. Ему каким-то невероятным образом уже удалось лишить Алиску родительских прав и оформить полную опеку над детьми, тем самым оградить их от сумасшедшей матери. Но и сам мужчина хотел свободы. Сестры говорили, что у него уже есть другая женщина, на которой он мечтает жениться, если, конечно, ему позволят это сделать. Иногда Нетребский звонил в отделение и справлялся о состоянии жены, но эти звонки были крайне редки. Однажды кто-то из сестер разрешил Алисе самой позвонить мужу, но разговора не получилось. Когда она принялась обвинять Нетребского во всех смертных грехах, он просто бросил трубку и больше ни в какие контакты с ней не вступал. И по сей день остается тайной, почему сектанты сами не навещают больную Алису и не снабжают всем необходимым – ведь у них не принято бросать своих в беде. Наверное, им запрещено это делать. Но кем? И кто заберет Алису из больницы, когда придет день ее выписки?»
Лаврентьева поставила вопросительный знак и отложила блокнот. Она так увлеклась своей работой, что даже не заметила, что ее соседки вернулись в палату и расположились на кроватях. Скоро отбой. Еще один день в сумасшедшем доме подошел к концу.
Часть третья.
Глава 21.
Короткий февраль неумолимо отсчитывал свои дни. В последнюю неделю месяца неожиданно пришла ранняя весна. Быстрая и бурная. Природа, еще не настроенная на новый расцвет, словно сопротивлялась теплу и ярким солнечным лучам. Земля, освободившаяся от снега, не спешила выдавать первую робкую травку, а деревья лениво покачивали голыми ветвями. Но в первых числах марта, словно смирившись с неизбежным, природа начала постепенно оживать.
Город N жил своей обычной жизнью, но и он устоял перед весенним искушением. Казалось, что и дома, и люди в них, вдохнув в себя весеннего тепла, обновятся и станут более яркими и жизнерадостными. Но все это обновление в природе, не коснулось города N. Здесь по-прежнему все было как всегда – серо, мрачно, размеренно и тихо.
И в палате №7 сегодня было особенно спокойно. Цыганка Маша, Катя Лялькина и Вера Нежина что-то тихо обсуждали, собравшись в тесный кружок. Собственно, не обсуждали, потому как говорила в основном одна Верка. Кристина вспомнила, как однажды Философиня, обратившись к болтушке, спросила: «Ты не устала слышать свой голос, Вера?», на что та беззлобно ответила: «А мне мой голос нравится, – и тут же похвасталась: – И я, между прочим, хорошо пою!». Кристина уже привыкла к постоянной болтовне Веры и воспринимала голос Нежиной как некий фоновый шум, на который не стоит обращать внимания. Но по какой-то необъяснимой причине именно Верка всегда находилась в центре внимания. Возле нее часто собирались больные и периодически в седьмую наведывались женщины из других палат. И чем Нежина привлекала к себе пациенток со всего отделения для Лаврентьевой оставалось загадкой. Конечно, Нежина знала массу анекдотов и всяких криминальных историй, была жизнерадостной и неунывающей, но в то же время хамоватой и неисправимой вруньей. А возможно все дело было в ее буйном темпераменте и энергии плещущей через край, которой так не хватало больным, приторможенных лекарствами. Вот и сейчас Верка рассказывала подружкам что-то смешное, потому что время от времени те заливались смехом. «Скорее всего Верка опять травит анекдоты», – подумала Лаврентьева и некоторое время решала присоединиться ли к веселой компании или продолжить разгадывать кроссворд, выпрошенный у Философини, потому как журналы, принесенные Владом, чудесным образом испарились. Надо полагать, что их куда-то припрятала Алиска.
Кристина передернула плечами, сбрасывая с себя эти мысли, мешающие ей сосредоточиться и нагнулась над кроссвордом, но вникнуть в смысл заданий не смогла. Девушка оторвала взгляд от журнала и прислушалась. С разных сторон палаты доносились приглушенные разговоры.