Так, тихо переговариваясь между собой, женщины вышли в коридор.

Лаврентьева с интересом наблюдала за поведением своих соседок, но не вмешивалась и происходящее не комментировала. Сейчас ее больше всего занимала Алиска. Именно Нетребская первой привлекла к себе внимание Кристины, как только она переступила порог седьмой палаты. С первого взгляда Лаврентьева поняла, что бедная женщина настоящая шизофреничка. Девушка вспомнила, как однажды Нежина поинтересовалась у Алисы, почему та бесконечно теребит кусочки ткани. И Нетребская просто объяснила свои странные действия:

– Мои руки должны быть заняты. Иначе я здесь сойду с ума.

– Так тебе уже и сходить-то не с чего, – рассмеялась Вера. – Ты уже давно сошла с ума. И ты в дурке, убогая. Помнишь?

Алиса мутными глазами посмотрела на свою обидчицу и сердито ответила:

– Не смейся, дура. Ты ничего не понимаешь.

– От дуры и слышу, – отозвалась Нежина и ехидно добавила: – А что, Алиска, верующим можно шарить по чужим тумбочкам, воровать, попрошайничать и рвать казенные наволочки на тряпки? Знаю я, чем ты занималась в шестой палатке. А еще таблетки надо пить, а не смывать их унитазе.

– Отстань!

Подобные пикировки между женщинами случались довольно часто и почему-то веселили обитательниц седьмой палаты. Алису в палате недолюбливали и не позволяли ей пользоваться своими вещами. Но еды для бедной Алиски не жалели и частенько подкармливали кто чем мог. Сама же монашка почему-то настойчиво опекала забывчивую Наденьку Мельникову. Алиса часто читала ей что-то из молитвослова, который постоянно носила с собой в кармане халата. Она даже приобщила Мельникову к своему любимому занятию – разбору квадратиков ткани на ниточки. Наденька делала эту работу охотно, как и с удовольствием слушала тихий мелодичный голос Нетребской, когда та объясняла, что бог любит всех и как он помогает страждущим и верующим в его существование людям.

– А он поможет мне вернуться домой сегодня? – с наивной надеждой спрашивала Мельникова.

– Конечно, – всякий раз убежденно отвечала Алиса, хорошо понимая, что назавтра девушка даже не вспомнит об этом разговоре.

Кристина заметила, что Власова тоже внимательно наблюдает за всем происходящем в отделении и палате. Но никогда по поводу событий в отделении не высказывалась. Когда Философиню позвали на свидание с дочерью и зятем, Кристина решила полистать роман, который читала эта тихая с печальными глазами женщина. Неожиданно из книги выпал листок с какими-то записями, сделанные рукой Власовой. И как ни стыдно было читать чужие строки, Кристина все же решилась сделать это.

«…так, как и в чем мы измеряем наши потери, страдания и разочарования? В граммах или тоннах? Мы все несем на себе ношу свой жизни и ее груз обрушивается на нас сразу после рождения. И это бремя не измерить в привычных нам мерах, потому что, порой, жизнь давит на нас сильнее многотонной каменной глыбы, а иногда бывает легка, весела и доброжелательна к нам. Наблюдая за этими такими разными женщинами, я сочувствую им и часто задаюсь непростыми вопросами: Почему они сломались? В каких условиях они живут? Что причиняет им невыносимые страдания и душевные муки? Почему пришли к алкоголизму и в итоге к суициду? Где граница между признанной людьми нормой поведения и реальной патологией? Что в сложной жизненной ситуации лучше всего дать им: лекарства, пассивную веру в бога или иллюзорную надежду на лучшее будущее? А может следует постараться придать им уверенности в себе и собственных силах, постараться объяснить, что все они личности единственные и неповторимые и напомнить, что жизнь дается только один раз и другой уже не будет? Возможно следует научить их не лениво полагаться на кого-то, бога, например, или своих близких, а мыслить и действовать самостоятельно. Реально ли каким-то образом убедить их в том, что они в состоянии жить свободно, самостоятельно принимать решения и направлять свой внутренний потенциал на что-то полезное, доброе и нужное другим людям? Но могут ли больные или уже мертвые души действовать и жить самостоятельно? Способны ли женщины с больной душой мыслить адекватно? А может не всякую душу можно спасти? Способно ли лечение вернуть этих женщин к нормальной жизни? И ответ напрашивается сам собой: скорее всего нет. И здесь все зависит не столько от степени самой болезни и омертвления души, сколько от того, что именно душам этих женщин выпала участь пройти через страшные уроки самоуничтожения. И чем сильнее душа поражена болезнью, тем труднее ей вернуться в нормальный реальный мир и тем сложнее этим женщинам не переступить черту, за которой смерь и забвение. И сопротивляться этому могут только очень сильные и стойкие женщины. Но почему тогда я сама, считая себя сильной, оказалась здесь?»

Кристина перевернула листок и продолжила чтение: «А медперсонал? Почему судьба отправила этих мужчин и женщин в это скорбное место? Какие жизненные уроки они должны здесь выучить? Что они должны понять и осознать, каждый день соприкасаясь с душевнобольными? Что их собственные души отрабатывают здесь? Прошлые грехи? Нанесенные кому-то обиды? Или они сами, или кто-то из их родных болен, и они ищут способ помочь им, постигая все тонкости психиатрии? Или все гораздо проще? Они пришли сюда по зову сердца и своей собственной души, чтобы помочь страждущим и облегчить их жизнь? А иные ради денег, или просто потому, что в другом месте они не смогли найти применения своим истинным талантам? Все просто и одновременно сложно. Но как бы ни банально это не звучало, такова жизнь и в ней нет легких путей. Но в итоге мы сами выбираем свой путь, а не кто-то другой заставляет нас сделать этот непростой выбор. И еще. В какой день, минуту или секунду в красивых глазах медсестер, санитарок и надзирательниц затухают искорки доброты, понимания, сострадания и милосердия? В какой миг они выходят за разумные пределы в своей ненависти, отвратительных поступках и высказываниях? Когда они, за редким исключением, превращаются в сук, сорвавшихся с цепи человечности? Да – устают, да – привыкают, да – грубеют, и да – становятся равнодушными и бесчувственными. И надо признать, что в этой богадельне трудно оставаться собой и не превратиться в равнодушную, черствую, грубую, склочную и душевно мертвую особь. Но люди с больной душой – это все еще люди, а не горстка пепла в траурной урне».

Кристина вернула лист на место и подумала о том, что все эти размышления Философини кажутся странными и непонятными. Она тут же решила, что не стоит зацикливаться на прочитанном, потому что у них у всех есть свои заморочки и что Философиня не исключение, раз оказалась в дурке, решившись порезаться.

Весь этот весьма сумбурный день Философиня так и проходила с открытыми швами. Пациентки отделения бросали понимающие взгляды на Власову, но никто неуместных вопросов не задавал. Сама же Анна Яковлевна словно и не обращала внимания на сочувственную реакцию некоторых больных. Она была приветлива, долго о чем-то разговаривала с красавицей Лерой и санитаркой Жанной. И только вечером, ближе часам к восьми, в палату вошла Хрипатая и предложила Власовой перевязать руки, но Философиня негромко и ясно ответила:

– Спасибо, но ложка хороша к обеду. В вашей помощи я более не нуждаюсь. И боюсь, что в этой больнице вам не место. Человек, который отказывает в помощи больному, даже если это и не входит в его компетенцию, не имеет права работать в медицине.

– Я была занята, – грубо отрезала сестра, слегка растерявшись.

– Да. Игрой в компьютерные игры и сплетнями.

– Ну воля ваша, но… – стала в угрожающую стойку сестра.