Нам назначили социального работника – молоденькую американскую девочку лет девятнадцати. Она была очень заботливой и доброй. Ее усилиями нам привезли однажды с пяток предметов мебели: комод, настенное зеркало, журнальный столик. Мебель и предметы быта частенько вывозили из квартир умерших пожилых людей. У «Джуйки» был небольшой крытый грузовичок, вроде тех, что перевозят мебель. Водитель брал с собой пару крепких парней-волонтеров. Они должны были за раз полностью освободить квартиру. Ценные вещи – картины, столовое серебро, фарфор – разбирали родственники покойного, остальное подлежало вывозу и раздаче новичкам. То, что не разобрали новички, свозилось в уже знакомый нам «Гудвилл», – сеть благотворительных магазинов, которая распродает по символической цене вещи, подаренные людьми и организациями.
Если бы не девочка-соцработник, то не видать бы нам дареной машины никогда. Дело в том, что сан-францисская «Джуйка» – одесская. В Пало-Альто (мы сейчас на ее территории живем в Силиконовой долине) – московская. То есть в одной работают и принимают решения бывшие одесситы, а в другой – бывшие москвичи. Соответственно в Сан-Франциско, да еще при тогдашнем наплыве новичков, у сотрудников организации было кому отдать эту машину и без нас.
Люди отдают свои автомобили в «Джуйку» (и не только), чтобы получить списание налогов. Есть такой стимул, а заодно и дело доброе сделал. В то время в городе был наплыв беженцев и машины редко кому перепадали. А в Силиконовой долине тогда почти никто не селился и одному нашему знакомому по институту связи перепало три машины. Их ему выдавали одну за другой по мере того, как они у него выходили из строя.
Наша первая машина – десятилетняя «Вольво» DL240 – в нормальном вполне, как нам на первый взгляд показалось, состоянии. В нее, по совести, следовало вложить тысячу долларов, чтобы довести до ажура. Но не было ни денег таких, ни понимания, что с машиной делать. Поэтому масло при езде куда-то девалось. И тормоза ужасно скрипели, просто душераздирающий был звук. Масло я подливал нещадно, но оно продолжало исчезать. Кончилось тем, что через год мы продали эту машину за тысячу долларов, только чтобы от неё избавиться.
Jewish Vocational Services (JVS) – эта организация, как понятно из её названия, должна была помочь нам с трудоустройством. За каждым беженцем закреплена сумма в несколько тысяч долларов, которую беженская программа выплачивает организации за помощь оным. Конечно, реально JVS не могла толком ничего сделать во время рецессии. Кроме того, работают там мальчики и девочки за 22–24 тысячи в год, по американским меркам считай бесплатно. Они, конечно, любят помогать, но серьезно помочь не могут, так как некомпетентны. Это я сейчас очень хорошо понимаю задним числом, а тогда понимание было другое. Сотрудников этой организации новички сильно и массово недолюбливали, если сказать мягко. И было за что! Кроме неспособности помочь, сотрудники JVS безжалостно унижали новых эмигрантов. Открыто принижали их возможности, уровень образования, разговаривали с ними, как с людьми третьего сорта. Надо было видеть брезгливые гримасы на их лицах, когда они с нами общались.
Мне в этом плане повезло. Ко мне прикрепили недавнего эмигранта, переводчика в прошлом, очень приличного парня. Он же мне составил первое резюме, научил, как сэкономить на рассылке, вообще много полезного рассказал. Жене досталась рослая американка Татьяна лет тридцати, высокомерная и хамоватая. Образцов резюме тогда взять было негде, но мы обзвонили по газете несколько компаний-работодателей и попросили выслать формальное описание обязанностей (job description) – надоумил кто-то нас так поступить, спасибо ему! Из речевых оборотов, которые мы там нашли, жена слепила описание своего прошлого трудового опыта. Чистая правда была там написана, только на американский манер. Жена, очень довольная, отправилась с этим резюме на аппойнтмент (заранее назначенную встречу) к этой Татьяне, а я прохаживался в коридоре возле ее офиса и слышал, как та в голос орала: «Вы не имеете права на такое резюме! Это резюме американца!» То есть, согласно её убеждениям, мы должны были с первого взгляда выглядеть как недоделанные.
Реальная помощь от Jewish Vocational Services приходила тогда, когда бизнесмены просили кого-то прислать на работу. Но происходило это довольно редко, с учетом экономического спада и наплыва эмигрантов.
Когда мы только приехали, то нас в Jewish Vocational Services учили поиску работы. Собрали семинар – человек 30 новичков. Пришла худющая развязная девица в джинсах, лет 22–23. Уселась она с ногами по-турецки на стол, лицом к аудитории, и начала свое повествование с заявления, что она – лесбиянка. Помнится, она поделилась интересной теорией наклейки марок на конверты. Надо пойти в почтовый офис. Там продаются нестандартные марки: большие, красивые, оригинальные, не как у всех. И, говорит она, именно такую марку надо клеить на конверт с резюме. Секретарь, перебирая с утра почту, увидит красивую марку и положит ваше письмо сверху на пачку. Начальник придет и сразу откроет именно ваше резюме – тут вам и карты в руки. Сколько мудрости в ребенке! Не лесбиянка, а целая синагога!
«Вольво», подаренный «Джуйкой», имел автоматическую коробку передач, и именно на нем жена сдавала на водительские права. В Москве у Светланы имелись права, но опыта вождения не было. В Штатах оплатить услуги инструктора не представлялось возможным в силу полного безденежья. Так вот, под моим руководством, она и подучилась.
В этой машине казалось, будто сидишь в танке, – серьезно, броня имелась. Колёса выкручивались невероятно, можно было легко развернуться если не на месте, то близко к тому. Проблемы с маслом начались у неё не с первого дня, а после того, как нас ударили сзади на светофоре. Удар пришелся в бампер. В результате бампер ушел чуть внутрь (не сильно), отвалилась проржавевшая выхлопная труба и еще что-то вместе с ней. А, главное, масло стало фонтанировать и исчезать во время езды.
Почти сразу после приезда мы одолжили 3000 долларов у нашего приятеля, назовем его Лешей, и купили двухлетний, малость стукнутый сзади и сбоку, «Хюндай»-хетчбэк. Очень легкая была машинка, на мосту её реально ветром туда-сюда бросало. Пробег на одометре стоял 28 тысяч миль. Резвая невероятно, мало бензина потребляла, с механической трансмиссией, но мне не привыкать. Тем более в Сан-Франциско местами очень холмисто, и с механической трансмиссией безопаснее ездить. Но жена на ней ездить отказывалась наотрез. Собственно, ей этот «вольво» и подарили, не мне.
Возвращать долг за «хюндай» нам было нечем совершенно. Но мы принципиально отдавали в месяц по стольнику, чтобы не краснеть при встрече с товарищем. Он и не торопил, но нам самим было неудобно. Продав «вольво», мы с ним окончательно рассчитались.
Леша и его жена учились со мной на одном потоке в институте связи. В студенческие годы мы не были особо близки. Но сразу после окончания учёбы они подали на выезд, гд-то осенью 1978 года, и подвисли на два года – ни отказа, ни разрешения на выезд. На работе их посылали в основном на стройки и сельхозработы, но не увольняли. Работали они на эксплуатации – телефонные и телеграфные станции, сети. Мало этого, так от них ещё все окружающие отвернулись, – кто со страху, кто по глупости, кто по подлости. Круг знакомых, с кем можно поддерживать отношения, сузился для них необычайно. А мы жили по соседству и считали себя обязанными морально их поддержать. Да они и ребята совершенно очаровательные, кроме всего.
Так вот, Леша с семьей уехал в Штаты в начале 1981 года. Когда Рейган заступил в январе на президентскую должность, Советы в качестве жеста доброй воли выпустили за границу несколько тысяч человек, подвисших между небом и землей. Улетали они из Москвы 12 апреля 1981 года, в День космонавтики. Вечером мы провожали их на квартире, я сделал фотографии на память, потом ночью за пару часов дома проявил пленку, растворил химикаты, напечатал фотографии с проводов и рано утром был с фотографиями в Шереметьево. Работники аэропорта, с перекошенными от ненависти лицами, норовили сказать гадость и как-то задеть пассажиров Лешиного рейса. Тогда не уезжали, чтобы вернуться. Уезжали навсегда. Когда ребята перешагнули рубеж, после которого обратного шага назад уже сделать нельзя, после таможенного досмотра, провожающая их тетя разрыдалась. Ее обнял за плечо муж, интеллигентный очкарик, и сказал с вызовом, обернувшись на гэбэшников: «Не плачь, пусть они наших слез не увидят…»
Отец Леши, живший в то время в Германии, договорился с приятелем, который жил в Сан-Франциско, чтобы тот за сыном присмотрел. А потом, когда пошла наша волна эмиграции, Лешин дом стал просто перевалочным пунктом. Через его дом прошел весь институт связи вместе с родственниками и друзьями. В частности, именно Леша встречал в аэропорту сестру жены, уехавшую на 2 года раньше нас, и дал ей приют на недельку. Это легендарный и одновременно малозаметный человек, реальный герой эмиграции.
С «хюндаем», вторым нашим автомобилем, связана такая история: он был куплен часов в 7 вечера, в полумраке, возле гаража его владельца, в небольшом городке Хейворд. Владелец – какой-то рассеянный мужчина лет 40, инженер по технике безопасности, американец. Помимо слегка помятого заднего крыла, у машины был оторван ремень безопасности пассажирского сиденья, просто вырван с корнем. Мы его потом сами покупали и приделывали. Хозяин сказал, что машина побывала в аварии, и не более того. Мы ее сторговали за 2500 долларов, потом еще шины поменяли на новые, более широкие. Налог заплатили. На это и ушли все одолженные Зтысячи.
Приехали домой, и на следующий день сделали тест на выхлопные газы (смог-чек) за 18 долларов. Всё прошло гладко, что не удивительно: машина почти новая. Дали мне справку о прохождении теста, и я отправился в DMV (местную автоинспекцию) ставить машину на учет. Очередь отстоял, подхожу к окошку со всеми документами, а мне в окошке объясняют, что смог-чек у меня на другую машину, не на мою. «Вот, – тычут пальцем, – номерной знак купленной машины отличается от того, который был на машине, прошедшей тест». Во, думаю, бардак! Надо снова ехать в мастерскую, чтобы справку переписать. Подхожу к машине, смотрю на задний номер – ну точно, они перепутали. Номер тот же, что и в документах на машину. Потом спереди захожу – МАММА МИЯ! Задний номер заметно отличается от того, что спереди! В мастерской вписали в справку передний номер.
Тут в голову полезли дурные мысли. Вернулся я домой, позвонили бывшему владельцу. Он какую-то ерунду лопочет, типа, прислали ему из DMV всего один номер вместо двух, он его сзади поставил, а спереди, просто чтобы дырку закрыть, старый какой-то знак прицепил, из эстетических соображений.
Настроение скверное, но деваться некуда, пошел снова в DMV, что называется, сдаваться властям. Там сидела чернокожая женщина моих лет, необъяснимо похожая на мою маму в молодости, только черная. Прямо наваждение какое-то. Взгляд ласковый и невозмутимый. Она меня выслушала совершенно спокойно. Спросила, где моя машина. На улице, говорю. Вынула она из ящика отвертку, дала мне, говорит: «Скручивай номера и неси ко мне». Ну, думаю, всё! Деньги одолженные пропали, еще под следствие попаду… Принес ей номерные знаки. Она взяла тот, что владельцу прислали из DMV якобы в единичном экземпляре, поставила его вертикально на ребро и стукнула по нему сверху отверткой. Знак развалился на два идентичных. То есть бывшему владельцу прислали всё-таки два номерных знака, но они слиплись! С невозмутимым спокойствием женщина отдала их мне и машину зарегистрировала. Ни один мускул при этом не дрогнул на её лице. Кудрявая, пухленькая, большие красивые глаза. Точно из наших, только чернокожая!
По гороскопу я Телец, а по жизни не просто Телец, а канонический, классика тельцовости. Практические вещи понимаю, а как начинается что-то завиральное, теряю нить. Жена – Близнец. В ее рассуждениях мне бывает сложно иногда сориентироваться. Это я к тому, что за год до отъезда Светлана получила ученую степень кандидата педагогических наук. Её научный руководитель, ныне покойный, был совершенно гениальным и на редкость интересным человеком, выходцем из Киева. После развала СССР он вошел в число 17–18 академиков – учредителей Российской академии образования, назначенных указом президента Ельцина.