Книги
Американские горки. На виражах эмиграции
– А язык?
В конце 80-х начался настоящий исход евреев из СССР, из Москвы в частности. На вопрос: «Куда едете?» – частенько отвечали: «Не куда, а откуда». Почти каждую неделю мы переживали очередные проводы: слезы, прощания, объятия, поездки в Шереметьево и обратно. Самое тяжелое – вычеркивать имена из записных книжек. За год половина знакомых, занесенных в мои телефонные кондуиты, убыла за рубеж. От этого порой становилось не по себе.
Вот ведь молодость! Несмотря на все негативные моменты, жизнь бурлила, идеи фонтанировали. Место убывших знакомых постепенно занимали новые люди. В стране, несмотря ни на что, витал воздух перемен и надежд. Даже понимая необходимость эмиграции, решение не далось мне лично легко и просто. Были переживания.
У жены не только с советским режимом, но и со всем этим местом на карте имелись личные счеты почти с рождения. Светлана родом из Киева. Росла с сочной еврейской фамилией. Я в детстве, в Москве, с антисемитизмом сталкивался иногда, но скорее как с недоразумением, нежели нормой. В Киеве, мощнейшем университетском городе, реалии были другими. В вузы на дневное отделение евреев принципиально не принимали. Брянск – ближайший к украинской границе российский университетский город. В нём несколько крупных вузов, в частности, политехнический. В Брянске, в частном секторе и в общагах, жило несколько тысяч студентов-евреев с Украины, сотни киевлян, много одноклассников моей жены.
Жена училась в физико-математической школе с большим процентом учащихся-евреев, и все они до единого уезжали в Россию, чтобы поступить в институты Москвы, Питера, Казани, Новороссийска, Брянска… Супруга моя уехала в Москву и поступила в институт связи, где мы с ней и встретились. Она училась курсом младше. У Светланы вся семья – связисты. А её старшая (на семь лет, естественно) сестра когда-то закончила этот же институт, вышла замуж за преподавателя математики и жила на Щелковской. Так что супруга моя, приехав учиться в Москву, у нее и поселилась на первое время.
Уехать подальше ей хотелось со школьных лет. Буквально с начальной школы. Еще 10-летней девочкой она мечтала выйти замуж за еврея с русской фамилией, и чтобы он хорошо решал задачки по арифметике на много действий (загадала меня, короче!!!). Сама мысль о том, что в СССР можно построить достойную жизнь для нас и наших детей, воспринималась ею как совершенно очевидный нонсенс. Собственно, усилиями жены мы и уехали. Я не противился особо, но и не предпринимал никаких усилий в этом направлении – работал круглые сутки. Лучше бы английский язык учил, но это дело прошлое.
Оказалось, на рейс «Аэрофлота» Москва – Нью-Йорк купить билеты нереально. Очередь в кассе на станции метро «Парк культуры» практически не двигалась. Какие-то барыги держали списки и пропускали вперед только за мзду. Но существовала ещё касса на Петровке, для командированных. В будни там толкалось много народу, но касса работала и в субботу, а командированный люд свой личный выходной – субботу – терять в очереди не хотел. Я перечислил деньги со счета нашего кооператива, и, когда мы в субботу пришли в кассу с платежной квитанцией, в очереди оказалось всего три человека. Кассир долго не мог понять, почему у нас билет в одну сторону, и настойчиво препирался. А мы твердо стояли на своём, и получили билеты на руки 22 ноября 1990 года, в 15-ю годовщину нашей свадьбы.
В билете, в графе «форма оплаты», указано: безналичный расчёт. А в наших паспортах стоял штамп: «На ПМЖ». И мы с женой очень переживали, что из-за этого могут возникнуть какие-то проблемы. Пока самолет не взлетел, уверенность, что он взлетит или что он взлетит с нами на борту, отсутствовала. Ещё четыре месяца спустя после прилёта нам каждую ночь снился один и тот же кошмарный сон: нас не пускают в самолет. Мы только к трапу подходим, а тут человек в штатском, откуда ни возьмись, подходит и говорит тихонько, беря крепко за локоть: «Гражданин, давайте отойдем на минутку, вот туда…»
Глава 2. Первые шаги
Мы летели рейсом «Аэрофлота» Москва – Нью-Йорк, бизнес классом, и всю дорогу творились чудеса: нам подавали бутерброды с икрой, кагор, курицу… Стюардессы катили тележки беспрерывно, одну за другой. На земле оставалась Москва с пустыми, шаром покати, полками, а тут, ещё и границу не пересекли, просто продовольственный коммунизм! А ещё по стаканчикам постоянно разливали колу и пепси из маленьких металлических баночек.
Летели мы с двумя дозаправками – в Ирландии и Канаде. В Нью-Йорке нас выгрузили из самолёта часа в два дня. Половина борта оказалась эмигрантами вроде нас. Всех разместили в просторной комнате с туалетом. Работники иммиграционной службы копались в бумагах, иногда нас по одному вызывали, но ничего не происходило. Время шло. Час за часом. И ничего… Не могли найти какие-то документы. Часов в 10 вечера всех погрузили в микроавтобус и отвезли в мотель, расположенный где-то в Квинсе. Точнее не скажу. Мы были в отчаянии: в Сан-Франциско нас ждут родственники, а мы застряли здесь, неизвестно где! Позвонили родителям жены в Сан-Франциско. Нам было сказано совершенно спокойно: главное, что вы в Америке! Тут ничего плохого с вами не случится. Мы немного успокоились и свалились в сон.
Америка началась для нас утром. Мы проснулись рано, часов в пять-шесть утра, – сказывалась разница во времени. Нью-Йорк готовился к параду в честь Дня благодарения (Thanksgiving). По телевизору шла трансляция с городских площадей. За окном невероятно тихо заводились машины. Я выглянул в окошко мотеля: под окном находилась парковка. Машины (сейчас таких уже не встретишь на улицах) выглядели громадными, как баржи. Чтобы развернуться на городской улице, они выезжали на перекресток и поворачивали, заезжая слегка на все 4 улицы. Небольших современных машин почти не было.
С отвагой исследователей мы вышли на безлюдные улицы. Сначала минут на 10, пробежаться туда-сюда. Потом уже на полчасика. Одолевали сомнения: вдруг обратной дороги не найдем? Все магазины были закрыты, но, обходя окрестности, мы наткнулись на крохотный магазинчик с корейцем в качестве продавца или хозяина – не знаю. Это был наш первый в жизни буржуйский магазин. Очень тесный внутри, но с потрясающим ассортиментом. На полках лежали фрукты разных сезонов. Им вообще, казалось бы, не положено находиться в магазине одновременно! Тем, кто не помнит качество и внешний вид тех жалких подобий фруктов и овощей, что продавались в СССР, не понять нашего удивления и восхищения. Рядом лежало мясо: чистое, без жира и костей. Ну, и всякая другая экзотика, незнакомая по тем временам советскому человеку. Мнения наши с женой разделились. Её начало немного подташнивать (она не могла объяснить почему), а мне стало обидно, что рядом нет моих родителей, друзей, ведь это же надо видеть! Невозможно, чтобы такая лепота лежала сама по себе и никто ею не восхищался! Мы купили 3 груши. Я с детства очень любил сочные груши. Эти были необычного цвета: тёмно-коричневого. И прикольной формы: вытянутые, а не пузатые, как мы привыкли.
В Нью-Йорке стояла солнечная погода, градусов 15–18 тепла. А мы только что прилетели из снежной вьюги. И хотя Нь-Йорк явно не тропики, но, согласитесь, очень приятно, даже как-то волшебно, перенестись из зимы в теплое солнечное лето.
Начало казалось явно хорошим.
(HIAS – Hebrew Immigrant Aid Society) – одна из еврейских благотворительных организаций. Поскольку наступили праздники, нас бросили в мотеле и просто подкармливали в ожидании начала рабочей недели. За это время всем эмигрантам сделали потерявшиеся по дороге медицинские анализы. Это заняло дней десять. А пока мы «отмокали» в мотеле. Еду нам трижды в день приносили из соседнего китайского (как позже выяснилось) ресторанчика. Меню составлял кто-то из сотрудников ХИАСа. Составлял умело: мы наслаждались пышными сэндвичами с ветчиной, сыром, капусткой и помидорами, супами, и чего там ещё только не было! Кормили обильно. Но поскольку мы питались каждый день одним и тем же, в соответствии с утвержденным свыше меню, народ стал похныкивать, что, мол, приелось. Работник ХИАСа, навещавший нас раз в два дня, выслушал глас народа и сказал, что поскольку финансовый год только начался (в США это 1 октября), денег много, то велено на нас не экономить. Поэтому нам раздадут меню, и мы сами сможем выбрать себе, что угодно. Все согласились в радостном предвкушении чего-то прекрасного.
Ресторан, как я уже упомянул, был китайским. Следовательно, меню было составлено на английском и китайском. Многие слова были понятны: chicken, veal, lam, noodles, soup. Многие слова были не понятны. Но какая-то гастрономическая картина в целом складывалась. Кроме того, некоторые блюда в меню были напечатаны красным шрифтом. Посовещавшись, мы решили, что это нечто самое классное, раз его цветом выделили. Поделились догадкой с соседями – тем тоже идея понравилась. Короче, весь мотель заказал блюда из красного списка. Кто же мог знать, что так выделяют очень острые блюда?! Есть принесенное по нашему заказу было невозможно в принципе: слишком остро. И вообще, черт знает, что там ещё оказалось, помимо остроты. Работник ХИАСа, покачав головой, сказал, чтобы новички не выпендривались, теперь он сам будет для нас заказывать.
С каждым приемом пищи нам выдавали на троих три баночки колы или другой газировки в этом роде. Баночки накапливались, и мы обратили внимание, что в каждой лавке висит объявление: там принимают баночки и дают за них по пять центов. Наш первый американский заработок за сданные банки от газировки составил целых полтора доллара!
Из недоступных и желанных по советским временам дефицитов мы в первые дни наслаждались консервированной кукурузой по доллару за три банки. Не могли наесться!
ХИАС оплачивал наше проживание и питание. Я говорил жене, что поскольку нас тут держат не по своей воле, то, наверное, нам ещё положены какие-то суточные. Она крутила пальцем у виска, типа: ты что, офигел?! Тебя кормят, содержат, какие ещё суточные? В некотором смысле я оказался прав. По приезде в Сан-Франциско нам выдали за проведенные в мотеле дни какую-то сумму фудстемпами (талонами на питание). Практически те же деньги, но купить на них можно только продукты и только в тех магазинах, где фудстемпы принимают, то есть не повсеместно.