Живя в СССР, мы практически ничего не знали о жизни в США, не имели представления о нашем будущем в новой стране. Информация черпалась из писем людей, уехавших в Штаты. Эти письма читались в компаниях и на вечеринках, обсуждались на кухнях, переписывались и копировались. В них содержались подробнейшие инструкции, что везти и что не везти с собой, что отправлять посылками. Передавались из уст в уста рассказы о жизни в Америке тех или иных людей, которых мы знали по институту или по работе. Но это всё невозможно было на себя предметно примерить в силу какой-то эфемерности, нереальности историй.
Помню, в одном письме парень писал из Сан-Диего (передаю дословно): «90 % соотечественников, которых я тут встречаю, – это люди, которым в СССР я не подал бы руки». Эту его фразу, преломленную через мой личный опыт, теперь я интерпретирую так: и дома, и в эмиграции мы живем в очень узком социальном слое. Мой московский круг общения на 90 % был сформирован физмат школой и институтом связи. Даже само смысловое наполнение слова «еврей» в моем доэмигрантском понимании сводилось к человеку с высшим образованием, работающему в таких областях, как наука, медицина, стоматология, образование, инженерия, бухгалтерия и далее в этом ключе. Отдельным слоем проходили работники сферы торговли и снабжения. Но и они имели высшее образование.
В эмиграции мы поначалу пытаемся переносить прежние понятия на новых людей, и не получается. Это другой пласт. Не лучше, не хуже – другой.
Город, из которого человек приехал, по важности стоит после принадлежности этого человека к твоему социальному слою. Это касается не только его рода деятельности и уровня образования. Это ещё и этика, и категории, которыми человек мыслит, его система ценностей. Но затем идет специфика страны, города, – это тоже участвует в создании комфортного микроклимата, микросреды, в которой тебе хорошо.
У нового эмигранта самая большая проблема – обрести свой микромир. На это уходят годы, и годы, и годы. Вот это я бы и назвал самым трудным в адаптации на новом месте. Во всяком случае я исхожу из опыта нашей адаптации и того, что приходилось наблюдать вокруг. Надо заново построить круг общения, человеческое окружение, которое на Родине строилось десятилетиями.
В иммиграции ошибки и потерянное время – это естественный ход вещей. Если человек из десяти начинаний преуспел хотя бы в одном, то это очень успешный человек. Нет никакой трагедии в том, чтобы начать что-то и «потерять время зря». Трагедия в том, что человек живет и ничего не делает из боязни, что у него не получится. Вот эти – действительно обреченные. И насчет того, что неудача равна «потере времени зря», я не могу согласиться никак. На неудачах успешный человек учится в 10 раз больше, чем на победах. Нет движения вперед без неудач. Их не надо бояться, нужно выходить из них, становясь сильнее. Мне очень нравится у Маркса фраза: «Человечество, смеясь, расстается со своим прошлым». Не со слезами, а именно смеясь! Но для этого оно должно стать прошлым. С настоящим расставаться зачастую очень болезненно.
Волею судеб я испытал очень много боли в ситуациях, связанных с другими людьми. В значительной степени это связано с тем, что я рос в тепличных условиях, созданных старшими поколениями, прошедшими через такие чудовищные лишения и страдания, что весь смысл их жизни был в оберегании нас, молодых, от жизненных трудностей. Эта тепличность мне дорого стоила, но это моя жизнь, и я ее ни на что менять не хочу. Моя боль и радость моя, и судить мне себя самому, и ошибки свои самому исправлять. Жизнь продолжается… Если бы я знал трех человек и в двух из них разочаровался, то мог бы, наверное, спиться или свихнуться. Но поскольку я знаю несколько тысяч человек, то на одного такого разочаровавшего у меня найдется несколько десятков других, участием в жизни которых я горжусь, и надеюсь, что за это участие мне многое простится.
И еще я, честно говоря, не верю в дорогу без препятствий, ведущую к чему-то большому и светлому. Если препятствий нет на пути, то и путь этот в никуда.
Ещё могу сказать, что в США мы стали намного чище и светлее в человеческом отношении. Не помню, чтобы я тут кому-то, когда бы то ни было позавидовал, например. И мыслями стали чище, и поступками, и к злу нетерпимее, и к себе в нравственном отношении требовательнее. Во время перестройки в СМИ часто цитировали слова А. П. Чехова из письма к брату Михаилу: мол, надо каждодневно по капле выдавливать из себя раба. Так вот, здесь этого не нужно. Рабство вытекает само по себе, за отсутствием вдавливания.
Рассказывая о впечатлениях первого времени, и особенно о выживании в условиях безденежья, хочу рассказать о Farmers Market (фермерском рынке) в Сан-Франциско. Начнем с того, что в той части города, где селятся многие наши соотечественники, то есть в Ричмонде, доминируют количественно китайцы. Там чисто, спокойно, хорошо, в общем и целом. Почти в каждом квартале (а на улице Клемент так и по 2–3 на квартал) расположены китайские и вьетнамские овощные магазины. Там все свежее и относительно недорогое. Во всяком случае намного свежее и дешевле, чем в больших сетевых супермаркетах.
В таких условиях, кажется, что можно ожидать от городского «колхозного рынка»? Меж тем рынок располагается в самом центре города, практически напротив сити-холла. Там много места для парковки и вообще просторно. Один день в неделю, в воскресенье, если не ошибаюсь, раскидываются и расставляются брезентовые навесы, расставляются раскладные прилавки, и на этом пространстве в серьезной толчее городские массы сходятся за свежатинкой. Там есть практически все, что можно найти в овощных магазинах, но очень свежее, прямо с грядки. Там и мед, и свежевыпеченный хлеб, и свежевыжатые соки, и даже свежая рыба на льду – сегодняшний улов. Фрукты и овощи заметно дешевле, чем в китайских лавках. Для примера: если в крупном сетевом супермаркете Safeway апельсины стоят 59 центов за фунт, в китайском магазинчике – доллар за 3 фунта (крайне редко за 4), то на рынке за доллар можно купить 5 фунтов апельсинов. В Силиконовой долине тоже много рынков, побольше и поменьше. Тот, что в Маунтин-Вью по воскресеньям, у станции калтрейна (местной электрички), – пятый в Калифорнии по величине. Но здесь рынок не дешевый. Наоборот, он подороже магазинов, поскольку всё свежее и товар, преимущественно, органический.
В СССР джинсы были в большом фаворе и делились на три категории:
– импортные (круто – цвет, трутся);
– отечественные (фуфло);
– техасы (вообще не джинсы, так, неприличная стилизация).
Отечественные джинсы появились относительно недавно. Покрой у них был неважный, но джинсовая ткань относительно приличная. Раньше и этого не было, только техасы. А техасы для мальчика 10 лет – нормально, а для взрослого парня это все равно, что тренировочные штаны, только в колхоз выезжать.
Соответственно и цена джинсов импортных (у фарцовщиков) сильно отличалась от цены отечественных (в магазине). Это было понятно, и с этим сознанием мы оказываемся сначала в Нью-Йорке, а потом в Сан-Франциско. И тут вылезает на свет божий какая-то явная ерунда. Джинсы одной категории – импортные – продаются в разную цену! Причем в разную – это мягко сказано. Если на развалах в Манхэттене Джинсы Импортные можно купить за десятку, то в Сан-Франциско мы заходим в специализированный магазин Jeff Jeans, где подрабатывает наша племянница, и там Джинсы Импортные стоят и семьдесят долларов за пару, и больше. И народу в магазине полно – смотрят, примеряют. Вот и пойми их, американцев!
Мы раньше слышали неоднократно, что хлеб в Америке, как вата, – в письме каком-то прочитали и со слов туристов. И когда в первый раз дошло до покупки хлеба, мы стали детально изучать предложение. Идешь вдоль довольно длинной полки, а на ней – множество пакетов с нарезанным хлебом квадратной формы. Чем они отличаются, понять невозможно, кроме цены, конечно. Со временем ты узнаёшь, что это хлеб для сэндвичей. Такой, к которому мы в Союзе привыкли, тоже есть, и очень приличный. Поначалу мы этого не знаем и смотрим на тот, что есть на полке. В то время ценник начинался от 59 центов за упаковку. Следующий, справа от него, – 61 цент за упаковку. Тут я начинаю тупить: кому, нафиг, нужен этот хлеб за 61 цент, если рядом лежит точно такой же (мягкий и квадратный) за 59 центов? Если дойти до конца полки, то там цена хлеба доходит почти до трешки, а он точно такой же, квадратный и мягкий.
Дети в публичных местах, в магазинах, например, не плачут. Ни белые, ни мексиканцы, ни китайцы, ни черные. Спокойно себе сидят в колясках, на полу в грязи возятся, никто их не одергивает. Если вдруг где-то заорут, то это русские. И если ругаются муж с женой, то это тоже обязательно русские, – язык знакомый, не ошибешься.
Постоянно кажется, что встречаешь на улице кого-то из московских знакомых. Временами даже тех, кого давно не видел. Мотаешь головой и снова всматриваешься: ба! Да это же китаец! А вылитый слесарь Гоша из третьего ЖЭКа. Знакомые просматриваются в людях абсолютно любых этнических групп – и среди китайцев, и среди афроамериканцев тоже. Но это только по первости. Потом этот феномен исчезает.