— Это из-за предательства. Пока я искал тебя, ты лизалась с бывшим. Мне противно касаться твоих губ, зная, что они наслаждались другим, — уничтожающий взгляд сфокусировался на губах.
— Ты не можешь так поступить… — зашептала, качая отрицательно головой. Нет, нет, нет. Он сейчас просто мне мстит. Он все это несерьезно. Он не может так просто взять и развестись со мной, мы же любим друг друга, это абсурдно. Неужели его чувство гордости сильнее наших чувств. Черт. Волков, ты не можешь уничтожить нас! Ты не посмеешь!!!
Мысли кричали в голове, но язык присох к небу, не в силах вымолвить ни звука. Я ошарашенно смотрела на своего мужа, который убивал меня своими словами с такой же безжалостностью, с какой я неделю назад прошлась по его эго.
— Могу, — сухо ответил. — Кстати, это твое. Смотри, не потеряй, — он вложил что-то маленькое мне в руку и направился к выходу.
Только когда хлопнула входная дверь, я посмотрела, что он мне дал: кулон Сафарова. Тот самый, который я нашла в кармане своей куртки, когда очнулась в больнице. Черт…
— Назар… — закричала в отчаянии, кусая губы и швырнула проклятый кулон в угол комнаты.
Мой крик боли мог услышать только сандал с табаком и легкий запах коньяка, который витал еще в кабинете. Боюсь, Волков уже никогда не услышит то, что я хотела ему сказать. Он больше не захочет выслушивать мои попытки оправдаться, принимая все слова за вранье. Доверие — самый хрупкий инструмент, который легко сломать и практически невозможно починить. Сегодня я окончательно расстроила его струны, исчерпав попытки к восстановлению.
Глава 25
Назар
На часах была полночь, когда я оперся кулаком на массивную металлическую дверь в вонючем подъезде. Мне потребовалось несколько минут, чтобы решиться нажать на звонок. Не ждал, что откроют, но в глубине души надеялся. Оставаться сейчас одному — равносильно резне по живому. Я рехнусь окончательно, если останусь наедине со своими мыслями. Не привык чувствовать свою слабость, но Камила показала мне все болевые точки, напоминая, что живой.
Пока не решил, хорошо ли, что болит то, что у нормальных людей зовется душой. А она не просто болит, она воет недуром и плавится под гнетом непосильной ноши, которую я взвалил на свои плечи. Любить Камилу — самолично уничтожать себя без обезболивающего. Я так больше не мог. Ощущая безмерную усталость, настойчиво нажимал на дверной замок, который наполнял квартиру противной трелью. Я знал, что внутри кто-то есть.
— Ты? — мне открыла Кира. Она выглядела заспанно и изумленно поправила спутанные волосы, после чего отошла на шаг назад, обнимая себя за плечи. Кира Хмурнова — порочный ангел. Даже сейчас, в сиреневом топе на тонких бретельках и в коротких шортах, с босыми ногами, она выглядела привлекательно. Я её смущал и пугал одновременно. Не понимала, зачем я пожаловал.
— Я, — пьяно ухмыльнулся и показал ей недопитую бутылку коньяка, — пустишь?
— Зачем? — она напряглась.
— Хочу, чтобы ты отработала должок, или передумала? — меня забавляло наблюдать за тем, как девушка бледнела и не знала, куда спрятать глаза от моего тяжелого взгляда. Казалось, еще минута и она бы грохнулась в обморок, если не заспанный Боно, который вышел в коридор в одних джинсах, по пути их поправляя.
— Какой должок? Ты что тут делаешь? — он посмотрел на бутылку и сложил руки в локтях, ухмыляясь. Я задержал внимание на уродливом шраме на его груди. Перед глазами пронесся момент, когда лично делал ему перевязку, пытаясь хоть как-то помочь, пока рядом рыдала Доминика. Ему чудом удалось выжить. Просто повезло, что бронежилет не разворотил всю грудную клетку и пуля проскочила между пластинами брони. Уникальный случай.
— Твоя баба хотела насосать на твою свободу, — пояснил, наблюдая, как взгляд Боно темнеет. — А я к тебе пришёл. Пустишь?
Моя мудрость временно вышла покурить. Вдруг захотелось наговорить гадостей, подколоть, чтобы не только мне было хреново. Спонтанное желание на парах злости с коньяком на пару минут взяло верх, и я опомнился лишь когда Боно посерел и его вечно лукавые глаза пропитались бешенством.
— Баба? — привычный прищур не заставил себя ждать. — Волков, среди присутствующих в этой прихожке, баба лишь одна — это ты.
Я мысленно поперхнулся, поняв, что перегнул палку. Боно никому не позволял оскорблять в своём присутствии девушек. Моя нелепая фраза могла мне выйти дорого — Рома злился.