— Помните, на Черном Море снимали кино про аргонавтов? Построили трирему еще, помните?

Громыко кивнул.

— А вот представим, — Горшков заговорил тише, медленнее, раздельно:

— Что Америку не открывал Колумб. Что Америку открыли, допустим, уже в двадцатом веке. Но не высаживаются: ученые запретили. Изучают новый континент со спутников, с вертолетов. Мальчики в индейцев играют, предположим, снимается кино. Экзотично, популярно. И вот, скажем, плывут киноартисты или там студенты вокруг Камчатки. Каноэ из кинореквизита, грим, костюмы эти с бахромой. Тут их шторм уносит к берегам, допустим, Аляски. Либо в район Сиэтла, неважно… Как баржу с Зиганшиным, помните?

Громыко распахнул глаза:

— Понятно! Вот индейцы смотрят: прибило к берегу каноэ. Привычной формы. Только не из шкуры, а из сверхпрочной пленки, но Чингачгук-то слов таких не знает. Каркас не ивовый, титановый. Вместо дульнозарядного карамультука или вообще лука со стрелами — автомат Калашникова… Да в нем бы Архимед ничего не понял! Опять же, у гостей непромокаемые плащи, алюминиевые канистры, нержавеющие ножи с пустотелой пластиковой рукояткой, плавающие. Рация, антибиотики, рост, вес… Невообразимый для дикаря срок жизни.

— Вот почему такой контраст между техникой и поведением единственного человека при ней… Только сейчас в роли дикарей мы, — адмирал вдохнул коньячный запах, проворчал:

— А линкор что… Линкор — “Советский союз”, двадцать третий проект. Я его в наркомате сколько раз на чертежах видел. В институте имени Крылова модель есть, вернемся — попросите показать. Отличается где-то в чем-то, по мелочи, не в ключевых местах.

Выпили — чаю в стаканах оставалось разве на донышке.

— Надо же, сколько лет прошло. А казалось, вчера. Теперь все другое, — Громыко вздохнул. — Роботы эти, космос… Если у него на бортах и старый герб СССР, и сегодняшний герб — то, наверное, найдется и будущий герб?

Горшков согласился:

— Мир меняется. Я чувствую это в море, я вижу это на суше… — адмирал потянул носом:

— Вот, уже и в воздухе чем-то повеяло.

Вошел вестовой, прекрасно уловивший момент превращения стаканов с чаем в стаканы с коньяком. Поставил блюдца с пахучими горячими булочками, длинными полосками мяса. Взглядом поинтересовался: не надо ли еще чего? Горшков сделал отрицательный жест ладонью, тогда вестовой без единого слова вышел.

— Если говорить о диких идеях, — Громыко не поставил стакан, так и держал его в ладонях, будто грел, наслаждаясь ароматом испаряющегося коньяка:

— То и линкор и все остальное могут быть просто громадным скафандром. А сам инопланетянин подобен моллюску в раковине. Потому он всегда один, потому никто больше не показывается. Форму принял, замаскировался. Но в деталях ошибся, откуда же знать ему, что у нас именно вот этого корабля не построено.

— И потому на девчонку не отреагировал, — адмирал кивнул. — Даже я заметил. Даже Риковер, черт старый, глазом косил. А гость — нет. Равнодушен. Да, так все сходится. Но мне больше нравится моя мысль.

— Потому, что ваша?

Чокнулись — все равно чаем уже и не пахло. Выпили. Закусили горячими булочками. Горшков ухмыльнулся:

— Не без того. Но не только. Ведь, если это играющий в нас мальчик из тридцать второго века, то с ним договориться можно. Не зря же он играется именно в нас, а не в тех же бразильцев. А вот как с моллюсками договариваться, думаю, даже ваше ведомство не знает.