— Господин капитан Ромашкевич, подойдите сюда!

Улыбаясь, худой и высокий Ромашкевич с не меньшей лихостью вытянулся в струнку, отдавая честь.

— Господин начальник роты, капитан Ромашкевич по вашему приказанию явился!

— Господин капитан, начальником второго отделения нашей роты к вам предъявлено требование о сатисфакции. Готовы ли вы дать его? Напоминаю, что, как вызванный, вы имеете право выбора оружия. Боксёрский ринг, фехтовальная дорожка, или ковёр для французской борьбы?

— Так точно, готов, господин подполковник! Выбираю боксёрский ринг.

— Тогда пожмите друг другу руки в знак того, что принимаете условия.

Оба капитана рассмеялись, сомкнув ладони в рукопожатии.

— Спасибо, Константин Федорович, спасибо, Александр Дмитриевич. Это, господа кадеты, была маленькая демонстрация, как надлежит разрешать споры, коль скоро вы не можете решить их никаким иным способом. Напомню также, что в корпусе у вас будут занятия и боксом, и борьбой, и фехтованием — как в обязательном порядке, так и добровольно-дополнительно. И, если вы бросите кому-то вызов — я, ваш ротный командир, и командир того кадета, с кем вы собрались дуэлировать — будем вашими секундантами.

Фёдор искоса взглянул на верзилу Воротникова; тот стоял, растерянно мигая.

— Помните, господа кадеты седьмой роты, — Две Мишени медленно шёл вдоль строя, — нет ничего хуже обмана. Особенно — обмана своего командира. Мы с господами капитанами все побывали в Маньчжурии, воевали и, поверьте, своими глазами видели, что случалось, когда командиры полков лгали своим начальникам дивизий, или начальники дивизий вводили в заблуждение командующих корпусами. Вводили по самым разным причинам. Боялись доложить правду; пытались получить подкрепления и боеприпасы вперёд остальных; старались выслужиться… это уже неважно. Вред от этого, как вы понимаете, был огромный. Поэтому, когда вы будете мне врать о том, что синяк под глазом — от того, что вы, якобы, стукнулись о косяк, а вовсе не о кулак вашего же товарища-кадета, вспомните об этом. Не привыкайте ко лжи; не считайте, что это в порядке вещей, будто бы начальство — оно совсем не вы, оно другое, не живёт вашей жизнью и ему нет до вас дела. Настанет день — и вы сами сделаетесь «начальством».

Подполковник остановился, постоял немного молча, оглядывая задумавшихся кадет.

— Поэтому, господа, я сегодня, в первый ваш день говорю вам — никакого вранья. Мы с вашими отделенными начальниками тоже были кадетами, мы все вышли из этих славных стен; не надо нам рассказывать, что такое «филеры» и что «нельзя ябедничать и доносить на своих».

— И играть в пуговки на сладкие булки тоже не надо, — вступил капитан Коссарт, подкручивая ус.

— И курить за большим погребом не следует такоже, — подхватил Ромашкевич.

— Вот именно, седьмая рота. На сегодня всё. Седьмая рота, смир-р-на! Вольно, разойдись по комнатам. В девять вечера — обход начальников отделений, в половине десятого — выключается общий свет в комнатах, в десять — лампочки на ваших рабочих столах, что под постелями. Подъём — в семь часов, утренняя поверка в четверть восьмого, гимнастика, и без пятнадцати восемь — завтрак. Об остальном прочитаете в дневниках. Устраивайтесь, господа кадеты. Да, чуть не забыл. За хорошую успеваемость и примерное поведение вы, господа кадеты, получаете билет в кадетскую чайную. Нет, денег там не надо. Можете взять себе чаю с сахаром, сдобу, сушки, баранки, карамельки, по счёту. Билет именной, так что не надо пытаться, гм, пройти по чужому, — Две Мишени внимательно взглянул на покрасневшего Воротникова. — Первый раз пойти могут все. А дальше — всё зависит только от вас. Идёмте!

Чайная располагалась в первом этаже, и оказалась очень уютной. Сделана она была словно старый трактир, со стойкой от стены до стены, за которой стоял фельдфебель Павел Ерофеич в длинном белом фартуке.

— Руки мыли, господа кадеты? — невозмутимо осведомился он.

— Руки крайне желательно иметь чистые, Павел Ерофеич об этом все возраста спрашивает, а однажды самого начальника корпуса спросил. — Две Мишени улыбнулся, а старик-фельдфебель ухмыльнулся в усы. — Так ведь дело было?

— Именно так, вашескобродь! Тогда едва-едва младшую роту усадил, со двора явившихся. И я-то каждого — руки мыл? Руки мыл? Руки мыл? Тут-то его превосходительство заходят, а я и ему, с разгону, мол, руки мыли?..

— Ну, начальник корпуса, Дмитрий Павлович человек весёлый, сам первым смеяться начал, — продолжил Две Мишени. — И сказал, что, мол, руки мыть — дело благое и спрашивать об этом не грех и самого государя, коль заглянет. А то ведь забудет за грузом державных дел!..