На испытаниях по физике Петя принялся излагать теорию атомов и молекул, дошёл до неких «молекулярных орбиталей», на каковых Иван Андреевич Положинцев его прервал, предложив комиссии немедля поставить означенному кадету «двенадцать с плюсом» и записать особое мнение, необходимое для похвальной грамоты. Комиссия, в некотором замешательстве глядя на меловую доску, всё исчерченную и покрытую причудливыми символами, причудливую смесь греческих букв[1]

Комиссия, что называется, «немедленно и, более того, сейчас же» со всем согласилась.

…Треск пишущей машинки смолк, дверь учительской распахнулась, Фаддей Лукич, в парадной форме, торжественно направился к доске, где вывешивались официальные объявления, неся на вытянутых руках заветные листы бумаги.

Кадеты, толкаясь, ринулись следом.

— Тихо вы, тихо, шебутная братия! — осадил их Фаддей Лукич. — Вешаю, уже вешаю!..

Последовала молчаливая, но суровая борьба «за право смотреть», пока, наконец, Севка Воротников, как самый высокий, не принялся читать список, по алфавиту, называя сперва лишь общие баллы.

Седьмая рота выдержала испытания хорошо, даже очень. Никто не опустился ниже красной черты, никого не отправят на переэкзаменовки, и уж, понятно дело, никого не отчислят!..

Своей очереди Феде пришлось ждать некоторое время, однако он не торопился. В списке роты он оказался третьим, уступив лишь Пете Ниткину да — совсем немного! — Левке Бобровскому. Ниже «десяти» Федя нигде не опустился, у Ирины Ивановны получил «одиннадцать» за пропущенные две запятые, у Иоганна Иоганныча Кантора — тоже «одиннадцать», за мелкую помарку со сложными дробями; зато у Двух Мишеней отхватил честные «двенадцать с плюсом», и это оказался единственный предмет, где он обошёл Петю, довольствовавшегося простыми «двенадцатью».

Физик Илья Андреевич, однако, после окончания испытаний атаковал Петю и долго его допрашивал на предмет столь удивительных познаний; Петя краснел, бледнел, и наконец — небывало дело! — выдавил, что читал некую книжку про «кризис современной физики», где были разные формулы и соображения, но, похоже, сбился и на испытании, когда понял, что запутался, уже летел на всех парусах, отдавшись вдохновению и моля Матерь Божию не выдать.

Илья Андреевич смеялся до слёз.

— Тем не менее, поелику всю теорию вы, дражайший мой импровизатор, изложили весьма верно, чётко и правильно, похвальную грамоту вы целиком и полностью заслужили. Но я и помыслить не мог, что вы, господин кадет, почитываете работы герра Макса Планка!

— Почитываю, — скромно сказал Петя. — В изложении, конечно же.

— Боже, и я вас ещё чему-то пытаюсь научить!..

— Ну, я электротехнику люблю, — признался господин кадет, «почитывавший Макса Планка». — И про атомы люблю, загадочно уж очень!..

Илья Андреевич долго качал головой, но, кажется, удовлетворился Петиными не слишком стройными объяснениями.

— Совсем, Петька, головы лишился! — бранил потом друга Федор. — Я в твоих писаниях одни греческие буквы и мог различить, а уж комиссия едва из пенсне не повыпрыгивала!

Петя виновато вздыхал.

— Никто не должен догадаться, где мы побывали! Особенно, если Илья Андреевич сам из этих, из того потока!

— Ладно, — поостыл Федор. — Содеянного не воротишь. Самое главное — что испытания кончились. Теперь вот Рождество, а там бал — и каникулы!

— Бал… — вздохнул Петя. — Так на него с кем-то ведь идти надо…