Прибывшие члены императорской семьи уступили княгине Юрьевской первое место у постели умирающего. Дыхание все реже вылетало из его груди и зрачки уже не реагировали на свет.

Воспользовавшись минутой, когда, казалось, он приходит в себя, протоиерей Рождественский дал ему последнее причастие. Затем царь снова впал в полное бесчувствие.

В половине четвертого Александр скончался, и руки женщины, которую он так любил, закрыли ему глаза навсегда.

В ту же минуту, согласно существовавшим законам, цесаревич становился императором. Ему представился случай тотчас же проявить свою власть.

В то время как слуги приступали к последнему туалету усопшего, граф Лорис-Меликов просил его распоряжений по делу, не терпящему ни малейшего отлагательства. Министр спрашивал Александра III, должен ли он согласно инструкциям, полученным накануне, велеть опубликовать завтра в официальном органе врученный ему царем манифест.

Без малейшего колебания Александр III ответил:

– Я всегда буду уважать волю отца. Велите печатать завтра же.

Но глубокой ночью министр внутренних дел получил распоряжение приостановить печатание манифеста. Это явилось результатом тайного совещания, которое абсолютистская группа устроила в Аничковом дворце.

Уступая страстным мольбам своих приближенных, молодой царь решил отсрочить исполнение отцовского завещания. Потребовалась, однако, вся энергия и пламенное красноречие знаменитого обер-прокурора Святейшего синода, фанатичного защитника неограниченной царской власти Победоносцева, чтобы добиться от Александра III такого решения.

Когда Лорис-Меликов получил ночное распоряжение, он воскликнул с горечью и презрением:

– Ничтожный человек! Он собственноручно уничтожил то, под чем сам подписался.

В последующие дни Победоносцев усилил свое давление на Александра III. Яркими красками он рисовал ему ужасную святотатственность новых течений, говорил, что самодержавие является опорой православной веры, проповедовал необходимость немедленного возврата к «мне-тическому идеалу московских царей» и, не переставая, повторял:

– Бегите из Петербурга, этого проклятого города. Переезжайте в Москву и переносите правительство в Кремль, но раньше всего удалите Лорис-Меликова, великого князя Константина и княгиню Юрьевскую.

И когда нерешительный государь, испуганный, безмолвный, ошеломленный, мучимый совестью, ускользал на несколько часов от упорной настойчивости Победоносцева, его приближенные продолжали твердить царю те же заклинания и мольбы.

В это время останки убитого императора находились еще в Зимнем дворце. На покойном был мундир Преображенского полка, но, вопреки похоронному ритуалу царей, у него не было ни короны на голове, ни орденов. Александр II не хотел, чтобы эти суетные эмблемы последовали за ним в могилу. В беседе с Екатериной Михайловной по поводу своих распоряжений на случай смерти он сказал ей:

– Когда мне придется предстать пред Господом, я не хочу иметь вид цирковой обезьяны, да и не время будет тогда изображать величество.

Ежедневно утром и вечером у гроба служили панихиды. 18 марта, накануне перенесения тела в собор крепости, Победоносцев присутствовал на последней панихиде. Вернувшись оттуда очень удрученным, он писал одной своей приятельнице:

«Сегодня присутствовал на панихиде у катафалка. Когда служба закончилась и все покинули церковь, я увидел, как из соседней комнаты вышла вдова покойного. Она едва держалась на ногах и шла, опираясь на руку сестры. Рылеев сопровождал ее. Несчастная упала перед гробом.

Лицо императора покрыто газом, который запрещено поднимать. Но вдова порывистым движением сорвала вуаль и покрыла долгими поцелуями лоб и все лицо покойного. Потом она, шатаясь, вышла. Мне было жаль бедную женщину».

В тот же вечер Екатерина Михайловна вновь пришла к гробу усопшего. Она срезала свои роскошные волосы, бывшие ее гордостью, и положила их под руки покойному. Это был последний дар ее любви.