Таким образом, приходилось предусмотреть некоторые новые обстоятельства, упразднить кое-какие церковные обрядности, заменив их другими, и все это в той области, где церковная служба, монархические принципы, история, традиции и этикет предписывали сложные, веками выработанные правила.

Князю Ивану Голицыну было поручено тайно исследовать московские архивы для выяснения этого вопроса. Было необходимо также совершить некоторые предварительные формальности. Гражданское состояние Екатерины Михайловны, то есть ее положение законной супруги, имя княгини Юрьевской и титул «светлейшей», должно было быть засвидетельствовано в установленной законами форме. С этой целью царь вручил министру юстиции Набокову личный указ, составленный им 19 июля, в день своей свадьбы, и приказал зарегистрировать его секретно в Департаменте герольдии Правительствующего сената.

Но в душе Александра все эти важные заботы сводились к одной доминирующей мысли, в которой он не признавался никому, кроме Екатерины Михайловны.

Александр мечтал, после того как обнародует свою политическую реформу и добьется коронования Екатерины Михайловны, исполнив свой долг перед народом и избранницей своего сердца, сбросить со своих плеч тяжелое бремя высшей власти. Через шесть месяцев, самое большее через год, он намеревался отречься от престола в пользу цесаревича и вместе с женой и детьми покинуть Россию.

Несмотря на все принятые предосторожности для сохранения в тайне готовившихся событий, общество, в большей или меньшей степени, догадывалось о них. Самые разнообразные слухи циркулировали в столице. Не имея никаких оснований и доказательств, утверждали, что 2 марта, в день годовщины освобождения крестьян, Александр II обнародует манифест о конституции. Отменяя самодержавие, этот манифест установит новое договорное соглашение между русским народом и династией Романовых. Эти слухи, возбуждая страх и негодование в одних общественных группах, вызывали ликование и светлые надежды в других. Но символический день 2 марта не принес ничего нового. Тогда общее возбуждение стало еще сильней. Не теряя надежды, в обществе говорили, что манифест будет обнародован в конце поста, 24 апреля, в Светлое Христово Воскресенье.

В революционных кругах тоже царило возбуждение; не потому, конечно, что дарование конституции имело какую бы то ни было цену в их глазах. Они стремились не к ограничению царской власти, а к ее ниспровержению и жаждали не улучшения существовавшего социального строя, а его разрушения. Но они чувствовали, что снова наступал удобный момент проявить себя каким-нибудь громким революционным актом.

В начале февраля полиция констатировала оживление деятельности в революционном подполье. В течение нескольких дней ей удалось арестовать небольшую группу анархистов, считавшихся наиболее опасными. Благодаря этому аресту полиция узнала, что Исполнительный комитет «Народной воли» занят организацией целой серии покушений, которые своей ужасающей дерзостью превзойдут все предыдущие. Удары будут так сильны и часты, что на этот раз царская власть рухнет. Инициатором этого нового революционного наступления был Желябов, человек неумолимой воли и исключительной ненависти к врагам. В революционных кругах его называли «страшным Желябовым».

Его возлюбленная, молодая девушка Софья Перовская, разделяла с ним мрачную судьбу гонимого зверя. Благородного происхождения, она была красива, пылка и мрачна, как Эвменида. Обладая исключительной энергией, она не допускала в своих товарищах даже минутной слабости. Говорили, что не только Желябов приходил в отчаяние от ее жестокой неумолимости в такие минуты, но даже были известны случаи, когда она заставляла некоторых своих товарищей расплачиваться самоубийством за проявленное малодушие.

Вокруг этих двух главных лиц группировалась «боевая дружина» – человек пятнадцать бесстрашных смельчаков, которые, пренебрегая теоретической пропагандой, всецело посвятили себя «практическому терроризму», то есть изготовлению взрывчатых веществ и выполнению покушений. Инженер Гриневицкий, студент Рысаков, химик Кибальчич и Геся Гельфман являлись основным ядром этой дружины. Полиции удалось напасть на их следы. Все они были арестованы и погибли в тюрьме.

В субботу, 12 марта, перед началом Великого Поста, император, согласно установившемуся обычаю, причащался в маленькой домовой церкви Зимнего дворца. Княгиня Юрьевская с детьми, цесаревич с женой, великие князья Константин и Владимир с женами сопровождали царя. Члены императорской фамилии разместились по правую руку от царя, а княгиня Юрьевская с детьми – по левую. После того как царь по своему сану взял собственными руками с алтаря святое причастие, приблизились великие князья и княгини, чтобы принять его из рук священника. Только жена великого князя Владимира, не перешедшая еще из лютеранства в православие, стояла в стороне. Вслед за ними Александр снова приблизился к иконостасу, чтобы быть вблизи жены и детей во время их причастия. Он даже взял на руки своих двух дочурок, чтобы помочь им дотянуться до святой чаши.

По окончании этой церемонии император с женой отправились завтракать. Когда царь выходил из-за стола, ему передали письмо от министра внутренних дел, который сообщал ему об аресте Желябова. Немного времени спустя Лорис-Меликов прибыл во дворец, чтобы лично доложить царю обо всех обстоятельствах, сопровождавших арест этого страшного анархиста. В своем докладе он указал, что по данным следственного материала можно заключить о неминуемой близости нового покушения.

В связи с этим Лорис-Меликов советовал государю не ездить на следующий день на обычный развод караулов. Александр был удивлен этим предостережением и нашел его излишним. Не располагая достаточными данными, чтобы подтвердить свое беспокойство каким-нибудь определенным фактом, Лорис-Меликов не счел себя вправе настаивать. К тому же император, казалось, дожидался перехода к обсуждению другого чрезвычайно важного дела. Заметив в руках у Лорис-Меликова папку с интересовавшим его делом, он взял ее у него. Внимательно прочтя одну из бумаг, Александр подписал ее.

Это был манифест о введении народных представителей в состав Государственного совета. Этот первый акт, ограничивавший самодержавную власть, должен был стать началом новой эры для русского народа.

Государь наскоро подписал остальные бумаги и отпустил Лорис-Меликова. Поднявшись сейчас же к жене, он сказал ей со вздохом облегчения:

– Это сделано. Я подписал манифест. В понедельник утром он появится в газетах и, надеюсь, произведет хорошее впечатление. По крайней мере, русский народ увидит, что я дал ему все, что было возможно. И все это – благодаря тебе.

– Я счастлива, – ответила Екатерина Михайловна, приникая к нему долгим поцелуем.

В то же время г-жа Шебеко, входившая в вестибюль дворца, встретила Лорис-Меликова, который с сияющим лицом спускался с лестницы.

Он отвел ее в сторону:

– Поздравим друг друга, дорогая Варвара Игнатьевна, – сказал он. – Сегодня великий день в истории России.

Г-жа Шебеко с самого начала была посвящена в эту подготовлявшуюся реформу и умно и отважно защищала ее всегда перед государем. Сияющий Лорис-Меликов открыл перед ней свою драгоценную палку, и она увидела под манифестом три подписи: