Алдошин с изумлением воззрился на собеседника, словно силясь понять – не розыгрыш ли это?
– Чтобы гражданин Японии не желал возвращения на историческую родину национального символа своей страны? Вот это «патриотизм»! Уж не на доктора ли Ризенталя решили поработать, Майкл?
– Вот и наша гостиница в польском фольварке, – Берг остановился. – Посмотрите, какой отсюда замечательный вид на поле Грюнвальдской битвы! Между прочим, здешним обитателям дают огромные деньги и за кусок земли, и за само поместье. Давайте посидим немного прямо на траве – сейчас здесь начнется суета со вселением, обустройством… А договорить мы не успели. Вы заподозрили меня в том, что я, не желая возвращения в Японию национальной реликвии, желаю поработать на доктора Ризенталя…
– Извините, я просто удивился вашему откровению, Майкл…
– Да, коллекция древних мечей многих поколений японских воинов и полководцев является символом нации. Однако, хочу заметить, что самурайский дух, дух воина – весьма опасная штука, Михаил! Особенно если этот символ легко становится своего рода камертоном настроя всего общества. Я историк, и кому, как не мне, знать это! Мы исторически – очень воинственная нация, Михаил… Вот видите – я, немец по крови, русский по духу и воспитанию – не отделяю себя от японского народа. Я всю жизнь прожил в этой стране, похоронил в ее земле самых близких мне людей. И может быть, именно поэтому считаю себя тоже в какой-то мере ответственным за будущее Японии. Нам нельзя иметь – во всяком случае, иметь близко, на расстоянии протянутой руки – никаких воинственных символов, будящих в народе дух завоевателя. Не знаю, поймете ли вы меня, Михаил…
– Кажется, понимаю…
– И последнее, что я хотел вам сказать. В январе 1946 года, буквально накануне акта передачи коллекции императора американцам, японская спецслужба в последний раз обратилась к моему отцу с некоей просьбой. Нет, боже упаси, не воспрепятствовать передаче! Как бы вам сказать… Скорее всего, поучаствовать в подмене того, что должны были получить американцы. Отец долго сомневался. Во-первых, потому, что это выглядело как задание спецслужб Японии. Ему долго «выкручивали руки», напоминая о старых грехах, грозя лишить гражданства и вышвырнуть из страны всю его семью. В конце концов, он согласился, поставив условием то, что кто-то из императорской семьи самолично объяснит ему причину передачи американцам священной коллекции. И ему устроили встречу с… с одним из самых авторитетных членов императорского дома. Я не называю его имя, хотя оно есть в мемуарах отца. Сейчас вы поймете, Михаил – почему я не называю имя.
Помолчав, Берг поднял из травы камешек, покатал его на ладонях, и, наконец, зашвырнул далеко вперед.
– Тот член императорской семьи, мотивируя решение о передаче американцам символа самурайского духа, сказал примерно то же, что и я несколько минут назад. «Мы слишком воинственный народ, чтобы символ духа воина был у нас постоянно под рукой. Сменится поколение, и вновь пришедшие могут потянуться за этими самурайскими мечами. Пусть уж лучше они уедут в Америку»… Согласился ли отец с такой неожиданной мотивировкой или нет – я не знаю. В его дневнике лишь написано: «Я был глубоко поражен»… Ну, что, Михаил? Пойдем отдыхать? Завтра нас ждут великие дела!
– Вы сказали: «во-первых», но не упомянули про «во-вторых»! Это непохоже на вас, Майкл!
– Позвольте мне еще немного поинтриговать вас, Михаил! Обещаю: завтра вы узнаете всю историю самурайской коллекции императора до конца!
35. Братск – Новосибирск
Последняя встреча с преследователями произошла у него в Братске. Предчувствие подобной встречи заставило его заблаговременно принять некоторые меры, и поэтому первыми на вокзальном перроне его встретила все-таки заблаговременно нанятая команда. Двое адвокатов и пара охранников из местного охранно-сыскного агентства. И на вид, и по первым репликам в «братцах» чувствовалось отсутствие столичного лоска и нахальной уверенности. Но что поделаешь: подбор постоянного персонала – дело долгое и многотрудное, поэтому надо было мириться с тем, что какое-то время придется пользоваться, как говорили его зарубежные приятели-коллеги, «одноразовой посудой».
Едва успели наскоро перезнакомиться, как на перроне появился человек, мгновенно выхваченный взглядом Самсонова из толпы. Это был москвич и, что хуже того – явно многоопытный опер. Он возник словно ниоткуда и стоял, прислонясь к фонарному столбу и катая в ладонях незажженную сигарету.
И охранники, и адвокаты – тут надо отдать им должное! – сразу же почувствовали то ли сбившийся ритм шагов Самсонова, то ли еще какую непроизвольную вазомоторную реакцию. Охранники выдвинулись слегка вперед, адвокаты с двух сторон тревожно заглянули доверителю в лицо:
– Что, неприятная встреча?
– Да уж не из приятных, черт бы его взял… Я полагал, что свободен, по крайней мере, до Новосибирска…
– Отшить? – деловито поинтересовался охранник помоложе.
– Рот себе зашить, – буркнул Самсонов и направился прямо к фонарному столбу.
– День добрый! – приветливо поздоровался он. – Вы не меня случайно ожидаете, молодой человек?