Рука Федограна, внезапно схватила его за рубаху на груди, и рывком притянула старческое лицо к своему.

– Что сними?

– С кем? – Растерялся знахарь.

– С Бером и Вулом! – Воскликнул парень и со стоном, отпустил старика. Внезапная, резкая боль в груди, едва вновь не выключила сознание.

– Нормально все с ними. – Щербатый пожал плечами. – Оборотень еще слаб, крови много потерял. Шрам у него, конечно, во весь бок так и останется, а в остальном все хорошо, ходит уже. А с этим рыжим бугаем вообще все замечательно. Скальп с него практически тот мишка снял, но это я уже поправил. Рожа, конечно, кривоватая немного получилась, ну да ничего, чай не девка.

Синяк еще на все лицо, у твоего товарища, после сотрясения, которое ему разум в тот момент отключило, но и тот уже практически рассосался. Только вот я никак не пойму: «Что там тряслось, при полном отсутствии мозга»? – Он улыбнулся своей шутке и продолжил.

– Вы вообще-то. С оборотнем жизнью ему обязаны. Это ведь он вас в город принес. Так и прибежал. Страшный весь, в крови и в слезах. Кусок кожи на голове болтается, а на обеих плечах вы с оборотнем, с двух сторон в бессознательном состоянии висите. Он орет во все горло, меня зовет, убить грозится. Еле успокоили. Как у него только сил хватило с таким грузом, да такое большое расстояние преодолеть? Герой в общем.

Знахарь еще что-то рассказывал, в восхищении махая руками, но Федор его уже не слушал. Он погрузился в себя. В наполнившее душу счастье. Друзья живы, а раны, что, раны они заживут. Рассеянно, влажными от добрых чувств глазами, он рассматривал бревенчатую, наполненную ароматами сушеных трав, с тонким неприятным привкусом спирта и уксуса, избу, и улыбался.

– Там рыжий на лавке у дверей сидит. – Донеслось до него наконец, что-то осознанное. Наверно слово: «рыжий», ассоциирующееся с другом, привлекло внимание. – Четвертый день уж не отходит. Оборотень тоже пытался там, рядышком, пристроится, но я его кнутом погнал. Рано еще, ему самому отлеживаться надо, неравен час загноиться рана, а мне потом возись. Так что? Пустить?

Бер ворвался в дом, едва не занеся внутрь, обиженно хрустнувшую петлями, дверь, вместе с собой, и плюхнулся на чурбак, рядом с лавкой, на которой лежал Федогран.

– Морена тебя забери. Живой! – Гремел он, хватая морщащегося от боли друга, с восхищением заглядывая в глаза.

– Слава Роду не придется погребальное кострище складывать. – Улыбался он, полыхая счастьем. – Я-то слаб еще, бревна таскать, а на хворосте-то, не дело друга на Калинов мост провожать.

– Чего ты несешь. – Отвесил подзатыльник знахарь по перевязанной, белой тряпкой, голове. – Какой Калинов мост.

– Ты же сам говорил, что плох он, и что на все воля богов. Вот я и подумал, что Морена свою волю проявила, и его к себе, значит, на проживание ждет.

– Тебе вообще думать нельзя, дубина ты стоеросовая.

– Ага. Как только в голову какая-нибудь мысль заскочит, сразу дюже больно становится. Я стараюсь не думать. Лишнее это, да и вроде как заживает быстрее. – Согласился Бер и потрогал голову, словно показывая, где именно заживает.

– Ладно, пойду я. Надо к воеводе зайти, сказать, что очнулся герой наш. Велено было, чтобы без задержек. – Волхв, многозначительно поднял вверх указательный палец и рассмеялся, а потом резко сменив тон забрюзжал. – То же мне командир на голову. Воевода он, видите ли. И кому? Самому служителю Перуна. Совсем с этой суетой страх потеряли. Обижусь и уйду. – Щербатый грозно посмотрел на друзей, и вдруг, неожиданно отвесил еще один подзатыльник рыжему:

– Что ты мнешь Федограна как девку. Не видишь, что ему больно. Ребра едва срослись. Хочешь своими медвежьими ухватками всю мою работу испортить. Не чапай парня. – И вновь: «шмяк». – Ладонью по макушке.

– Да я ничего. – Смущенно забормотал Бер. – Я аккуратно. Что я. Не понимаю, что ли.

– Вот и не тискай. – Смягчился старик, и уже выходя их дверей буркнул. – Нагеройствуют там, а мне отдувайся.