На следующее утро я была вся в синяках и ушибах, которые болели, и мне не хотелось смотреть ему глаза, когда он их открыл. Я повернулась к выбеленной стене. Однако он аккуратно перевернул меня и нежно поцеловал. Затем он заставил меня посмотреть на него и стал заниматься со мной любовью так медленно, что я вся задрожала. И я подумала, что все будет хорошо.

Шесть недель спустя я – к своему превеликому удивлению – обнаружила, что забеременела. Это вообще-то не должно было произойти: я ведь даже сомневалась в том, что когда-либо смогу забеременеть, потому что еще с юности страдала эндометриозом. Но меня быстро привела в восторг мысль о том, что у нас будет ребенок, – как выяснилось потом, слишком быстро.

Оглядываясь впоследствии назад, я осознала, что эта беременность была всего лишь началом конца. Сид не хотел ничем и ни с кем делиться. Он хотел, чтобы все было так, как ему заблагорассудится. Мой муж вообще-то был гением. Его звезда поднималась вверх по небосклону. Однако поднималась она мучительно медленно, и это – по разным причинам – негативно отразилось на нас обоих. Еще не став enfant terrible[7] в мире британского искусства, он был категоричным, ярким и страстным. Когда же к нему наконец – позднее, чем ожидалось, – пришел настоящий успех, он очень сильно испортился. Где тут можно было найти место для ребенка – место для ребенка в жизни, всецело подстраиваемой под его «талант»?

«Постель Сида». Я начала ненавидеть эту картину. Однако я была права в одном: она и в самом деле символизировала то, что я значу для Сида. Он нарисовал меня – значит, он владел мной. Я была в его постели. Он полагал, что я являюсь его собственностью и что он может делать со мной все, что захочет. Поднимать меня и класть обратно тогда, когда ему вздумается.

Он с тех пор поднимал меня и клал обратно уж слишком часто.

Неделя, проведенная под испанским солнцем после того, как мы с Сидом в конце концов расстались, послужила, как мне казалось, своего рода тонизирующим средством, и, несмотря на все неприятности, нам с Полли удалось немного развлечься. Мы сидели на ветреных пляжах побережья Коста-де-ла-Лус и старались не наглотаться песчинок, которые то и дело поднимал в воздух порывистый ветер. Мы высматривали корабли с высокими мачтами на мысе, возле которого произошло Трафальгарское сражение[8] (хотя Полли утверждала, что это сражение случилось на Трафальгарской площади[9]).

Мы проехали вдоль побережья до симпатичного города Тарифа, о котором я прочла в путеводителе отнюдь не вдохновляющие сведения, будто в этом городе самый высокий в Испании уровень самоубийств – по-видимому, «из-за ветров». Местные неугомонные ветры могут довести до безумия кого угодно, хотя серфингистам они, похоже, очень даже нравятся. Мы ели тапас какого-то странного цвета в барах на маленькой квадратной площади, находящейся неподалеку от нашего дома. Полли нравилась всем. Особенно сильную симпатию к ней испытывала старая морщинистая Мирес. Она много лет работала на Роберта, хозяина этого дома, и в ней, несмотря на ее, можно сказать, доисторический вид, ощущалась удивительная жизненная сила.

А еще мы, по крайней мере, находились вдали от ссор, взаимных обвинений и ужасной грусти, вызванной осознанием того, что все разваливается на части – и что восстановить уже ничего не удастся – в моих отношениях с мужчиной, рядом с которым я когда-то собиралась провести всю свою жизнь.

Однако в эти долгие испанские вечера я частенько переставала притворяться, что все у меня в данный момент замечательно. Я включала мобильный телефон, видела, что Сид мне так и не позвонил, и быстренько его выключала. А затем, пока Полли спала, я, пытаясь забыться, начинала пить – пить слишком много. Я до этого почти не употребляла алкоголь много лет – с того инцидента, который произошел после получения Сидом премии Тернера и в результате которого я упала и очень сильно поранилась. Все это закончилось тем, что мне пришлось срочно, в полночь ехать в отделение неотложной помощи больницы.

Но теперь я пила до тех пор, пока не падала на кровать с пологом на четырех столбиках, пытаясь найти спасение во сне. Мне снились странные, полные событий сны, посвященные то Сиду, то тому, как я отчаянно ищу какую-то вещь, которую я положила не на свое место, – что-то расплывчатое, неуловимое. Хуже того, иногда я видела сны об уже далеких счастливых днях, которые ушли в безвозвратное прошлое.

Я продолжала пить, пока не засыпала. Однажды утром Полли обнаружила меня спящей во дворе на шезлонге. Бокал из-под вина валялся разбитый на тротуарной плитке там, где он выпал из моей руки. Глядя распухшими от похмелья глазами на кругленькое лицо своей дочери, я осознала, что мне необходимо взять себя в руки, пока мною – опять – не завладеет алкоголь. Испытывая страшную ненависть к себе, я усадила Полли к себе на колени и стала целовать ее голову с блестящими волосами, от которой пахло лосьоном для загара, пока Полли не начала вырываться.

– Ну хватит, мамочка! – запротестовала она. – Я уже слишком большая для поцелуев.

Ей было всего-то шесть лет от роду, и ее животик лишь слегка выступал над замысловатой юбочкой зеленого купальника. Почувствовав, в каком мрачном настроении я пребываю, она слегка смягчилась и ласково погладила мою ладонь.

– Ты можешь поцеловать меня попозже, если тебе это так уж нужно. А сейчас я иду купаться.

Когда она плюхнулась в малюсенький бассейн, я почувствовала себя очень-очень виноватой. Я подмела осколки разбитого бокала и затем в темной маленькой кухне заварила себе крепкий кофе. Остатки вина я вылила в кухонную раковину.

В последний день нашего пребывания в этом городке пошел дождь. Такой конец этой недели показался мне вроде бы подходящим: дождь был ласковым, а воздух – бархатистым. После завтрака мы уселись на фигурную железную скамейку под лимонным деревом и стали рисовать картинки – «для папочки». Я расстроилась, когда узнала, что Полли нарисовала мороженое в роскошной – с кожаной обложкой – гостевой книге Роберта, но потом нам удалось превратить этот рисунок в своего рода визитную карточку, в которой указывались наши имена и адрес. Адрес этот – по настоянию Полли – мы написали следующим образом: «Лондон, NW5 1HX, мир, вселенная». «Здесь очень вкусное мороженое, – медленно дописала Полли, высунув от старания язык. – Мы вернемся сюда, чтобы снова его попробовать».

Мирес очень крепко обняла Полли, когда мы уже уезжали. Я попыталась дать этой пожилой женщине двадцать евро, но она отказалась их брать. И я прямо-таки испереживалась оттого, что, возможно, обидела ее.

– Пришлите мне фотографию, – попросила она на своем ломаном английском, показывая на мою дочь, и я пообещала, что пришлю.

Англия в ту ночь вполне соответствовала моему настроению: она была темной и холодной. Когда мы стояли, дрожа, в аэропорту «Станстед» на платформе в ожидании поезда «Станстед-экспресс», идущего в Лондон, я тосковала по теплому климату городка Вехер, в котором прошел наш отдых.

Когда поезд уже подъезжал к платформе, мой телефон наконец-то ожил.