На маленькой, плохо убранной кухне было темно и жутко, а за дверью раздавался скрип старых половиц, означающий, что еще кто-то из членов семьи Бенедикта или его прислуги не спал.

Сжав зубы и поморщившись, я тихонько простонал от тяжести в плече, когда опустил руку в мусорное ведро и достал оттуда помятый, мокрый от заварки и пропитанный отходами конверт. Внутри него было пусто, в графе «отправитель» значилось имя мужа Анны, а местом отправки был Портсмут с сильно расплывшимся адресом.

– Вы голодны, мистер Брандт? – прервал тишину ровный, металлический голос миссис Мур, заставивший мою душу дрожать. – Могли бы сообщить об этом, а не рыться в помойке, как кривозубый виллан.

В испуге, кольнувшем сердце, я отпрыгнул от мусорного ведра и, глядя вытаращенными глазами на женщину с увесистой папкой под мышкой, промямлил:

– Я… п-потерял назначение врача и подумал, вдруг прислуга выбросила случайно. Заодно решил выпить чаю.

– Человек, решивший выпить чаю, не будет через каждые два шага мнительно оборачиваться.

Она включила свет, совсем не беспокоясь за расход электричества, отбросила папку с бумагами на стол, после чего потрогала медный чайник и сказала, что нам очень повезло, ведь он еще не остыл.

Хромота миссис Мур становилась все заметнее. Каждый раз, как только она ступала на больную ногу, то тяжело стенала и страдальчески морщила лицо.

– Признавайтесь, подслушивали беседу между Бенедиктом и Анной? – спросил я, помогая достать чайный сервиз. – У вас день зря пройдет, если хотя бы раз вы не заподозрите мужа в чем-то.

– Нет, спускалась выпить обезболивающее и закончить с бумагами, – ответила она, потирая ногу. – Хотите совет?

– От вас? Уже осуждаю.

– Ха-ха, – посмеялась женщина. – Итан, я глубоко уважаю вас как отдельную личность и настолько же ненавижу, как друга моего мужа.

Жена Бенедикта недолюбливала меня по двум причинам. Первая и самая главная – до моего банкротства, как только я появлялся на горизонте, Бенедикт сбегал со мной в пабы, на торжества, вечера – куда угодно, где можно было бы расслабиться, а не сидеть дома с детьми и больной женой. Вторая – я много должен их семье. Старый друг ворчал по этому поводу, но в основном относился нейтрально, разрешая мне отдавать не все и не сразу, а его скупая жена записывала расходы в свою книжку, которой мистер Мур иногда мне угрожал по просьбе самой Кэтрин.

– Больше не женитесь. У людей, жаждущих вступить в брак, он всегда оказывается плохим, – сказала женщина.

Я хотел отшутиться, но увидел, что миссис Мур серьезна, как никогда, и решил тактично промолчать.

Пока она накрывала стол для чаепития, мне удалось осмотреть ее шкафчик с успокоительными и вышитую картину, повешенную на всеобщее обозрение, которая являлась предметом гордости для хозяйки дома.

Миссис Мур поставила на кружевную скатерть маленькие узорчатые чашечки с потрескавшимися тарелочками, рядом положила ложки для сахара и доверху заполненную сахарницу. Предложив испеченные дневные плюшки, купленные в ближайшей булочной и сильно подсохшие к ночи, женщина села за стол, насыпала себе три ложки сахара с горкой в пустую чашку и светло улыбнулась.

– Миссис Мур, вы мастерица на все руки, – сказал я, показывая на картину. – Как вы все успеваете?

– Я мать троих детей, – хмыкнула она в ответ. – Вы были на похоронах мистера Бланша?

– Мне не удалось попрощаться с ним.