Есть и положительная новость – появилось настоящее дело, не связанное с кровавыми играми аристократов.

Впрочем, надеюсь, когда-нибудь я освобожусь от тяжких оков кредита, выйду из клуба лорда Олсуфьева и попытаюсь выкупить обратно наш дом.

Береги себя,

Итан».

Завернувшись в пуховое одеяло и медленно выводя каждую букву, чтобы Мишель не портил свое слабое зрение моими закорючками, я попутно размышлял о значительных переменах своей жизни и вспоминал спокойное время, когда мысли о чести, совести и справедливости, забытые за десять лет членства в клубе Себастьяна, не приходили в мою голову.

– Мистер Брандт, – тихо послышался женский, слегка встревоженный голос, – почему вы не спите? Рана беспокоит?

Я вздрогнул, оторвавшись от письма, и поспешно оглянулся, увидев бледное, болезненное лицо старшей дочери мистера Мура, которая не решалась пройти в глубь комнаты.

– Эбигейл… – сказал я и на мгновенье замолчал, тщательнее изучив внешний вид нежданной гостьи. – Рад видеть вас в таком… ну… добром здравии.

После смерти супруга эта прекрасная, ангельская девушка с чистейшим сердцем, освещающим царящую повсюду кромешную тьму, навечно потухла. Она сутулилась, всегда ходила с опущенной головой, большую часть времени разговаривала заторможено, монотонно и заунывно, имея в телодвижениях какую-то мертвенность.

– Вы знаете, что родители собирают деньги на переезд в Швейцарию? – спросила Эбигейл и села на кровать, страдальчески посмотрев в мою сторону с полнейшим изнеможением во взгляде. – К очередным врачам.

– Естественно. Там хорошая медицина, – ответил я и подсел к ней рядом, широко улыбаясь. – Жаль только, что у меня не будет возможности посещать вас, как это было здесь, но обещаю присылать письма и посылки.

– Не хочу никуда ехать. Прошло столько времени. Я так ждала и просила мужа прийти ко мне, хотя бы во сне! Роберт так и не появился… и не приснился… Возвращаюсь в наш дом, а там ни запаха его нет, ни ежедневного хохота. Вы же помните, каким он был балагуром?.. Осталась только тень на тех местах, где он сидел, отдыхал, работал. И пустота.

– Вы думаете, это предательство – жить без него дальше?

– Предательство – это забыть о нем. Выжженная дыра в моей душе – единственное, что нас до сих пор связывает, и я не хочу ее латать.

Каждую нашу встречу дочь Бенедикта выглядела все хуже и хуже. Она не подпускала к себе никого из родственников, постоянно сидела в своей комнате, играла на фортепиано и носила на шее кулон с фотографией умершего мужа.

Эбигейл и Роберт были единым целым, как те пары, что описываются во французских любовных романах. Я никогда не видел такой любви, всегда ей поражался и по-доброму завидовал, а когда Роберт внезапно умер от тифа, то мисс Мур стала одной из тех, кого мне было искренне жаль и кому я всячески сочувствовал.

Как-то раз мне довелось по делам заскочить в морг, чтобы удостовериться в смерти подставленного мной человека, там же под одной из простыней лежал Роберт, а над ним нависала неутешная дочь Бенедикта.

Она долго стояла над трупом и что-то бормотала про цветы, стоимость захоронения, поминки и прочие вещи, связанные с погребением, не проронила ни одной слезы и спокойно смотрела в застывшее лицо своего любимого мужа.

Все переменилось, когда мы вышли на улицу. Я решил поддержать девушку теплым словом, но никак не ожидал, что, как только мы переступим порог больницы, она бросится в кусты и начнет там истерически биться в конвульсиях. С тех самых пор ее одолевают неврозы, а рассудок постепенно становится все мутнее.

– Я узнала, что папа хочет потратить отложенные деньги на спонсирование оперного спектакля миссис Гамильтон.