Женщина назло моим словам сильно прижимала ватку со спиртом к свежим царапинам, отчего их сильно жгло, но я мужественно терпел и молчал. Потом она как можно туже переменила повязку на моей руке, бросив окровавленный бинт на поднос, и заклеила липким пластырем слегка кровоточащие ранки на моем лице.
– Я осмотрела тела. Про Геллу ничего нового сказать не могу – убийца ее почти не тронул. У второй женщины вырезаны почки. Преступник действительно имеет медицинские знания. Почки покрыты мембраной, их трудно найти. На все увечья у убийцы ушло не больше десяти минут, он торопился, – сказала женщина, осматривая мое прострелянное плечо. – Если выглядывать в окно в других больницах ранним утром, то можно увидеть толпу паломников у входа, жаждущих поскорее отдать свою кровь анемичным врачам. Работа у нас беспокойная. Столько людей проходит ежедневно. Где взять подлинные чувства, чтобы появилось истинное желание помочь?
– Клаудия, не вы ли каждый день через силу шли на работу, ругая ее всеми возможными словами?
– Мне не нравится мое начальство и как благоустроено здание, но я радуюсь каждому выздоровлению и облегчению страданий своих пациентов так, будто поправились мои родственники.
Женщина взяла в руки поднос, расстроенно посмотрела на побитого, но не жалкого меня и с грустью в голосе произнесла:
– Мистер Брандт, я поднакопила денег и в скором времени уеду из Лондона, пока Себастьян не передумал. Для меня в этом городе нет места. Надеюсь, мы успеем закончить дело до моего отъезда.
– И куда же вы поедете? А!? – растерянно воскликнул я в неудержимом чувстве, всплеснув руками. – К своему мужу? Думаете, по вам скучали?! Бросьте иллюзии! Если человек ни дня без вас прожить не мог, долго ждать он все равно не будет. Никогда бы не подумал, что ваше истинное желание – состариться и растолстеть рядом с супругом, а не стать успешным врачом-реформатором!
Я тут же прикрыл рот ладонью, пугаясь собственных слов, сорвавшихся с языка, и не смог больше ничего промолвить.
Женщина побагровела то ли от злости, то ли от стыда, обиженно опустила глаза в пол и сказала:
– У меня хотя бы есть муж. А к кому вернетесь вы? Вам даже родной брат не отвечает.
С задетой гордостью и слегка приподнятыми бровями она пошла прочь из палаты и больше на перевязки не приходила.
До самого вечера и приезда лорда Олсуфьева, как ангелы, за мной ухаживали сестры милосердия. Женщины выдали нечто похожее на ужин, принесли пахучий настой, заставив выпить до дна и не морщиться, ведь он не был настолько плох на вкус, как мне показалось, и успокаивали безумцев на соседних койках.
Больные не слушались, устраивали беспорядки или громко смеялись, переходя в истерический хохот, и уверяли сестер в своей адекватности. Через пару часов эти же нехристи пытались оторвать от стены газовую лампу, за что получили несколько успокоительных уколов и, угомонившись, разбрелись по пропитанным потом и запахом лекарств кроватям.
Ближе к полуночи кто-то из врачей разбудил меня и попросил спуститься в вестибюль, выдав затюканную палку, чтобы не сильно опираться на травмированную ногу.
Виновником моего внезапного пробуждения стал лорд Олсуфьев, сильно задержавшийся на встрече с мистером Гилбертом и, возможно, заехавший по пути еще на несколько формальных чаепитий с целью забрать деньги у повязанных с ним леди и джентльменов.
Мужчина сидел с широко расставленными ногами в окружении сырого мрака и безмолвия напротив горящего камина, обутый в ботинки, которые блестели сквозь засохшую грязь. Он наклонился чуть вперед, предаваясь глубоким размышлениям, и периодически жмурился от того, что долго не моргал, наблюдая за обжигающим пламенем.
– У вас из губы сочится сукровица, – первое, что сказал господин Олсуфьев, виновато улыбнувшись. – Не буду спрашивать, как вы себя чувствуете. Вижу, что паршиво.
Я воздержался от ответа и смущенно облизнул нижнюю губу.
– Поздравляю, – продолжил он, поджигая ароматную сигару. – Вам удалось избавить нас от очередного дорогого сыночка обнаглевшего папаши.
– Его убили Гончие, – не задумываясь ответил я. – Виктор заслуживал всеобщего вечного позора, а не освобождающей смерти.