А что касается шведского принца, то его еще нескоро дождутся. Как замечал Петрей, «в то же время короля занимала война с Данией: он сам проводил большую часть времени в поле; оттого и нельзя было его княжеской милости поспешить своим отъездом так скоро, как того хотели; его отъезд затянулся до июня 1613 года…»
К этому времени в Москве будет другой царь.
О том, что Пожарский не был настроен отдавать трон шведу, свидетельствовал и тот факт, что одновременно князь затеял еще одну игру престолов. В Ярославле — по пути на родину из Персии — оказалось австрийское посольство во главе с Грегори. «Совет земли» воспользовался этим случаем, чтобы завязать отношения с Габсбургами. В Москве еще при слабевшем Федоре Иоанновиче ходили разговоры об избрании на царство представителя династии Священной Римской империи. Пожарский пригласил к себе Грегори и беседовал с ним на эту тему, австриец упомянул о брате императора Максимилиане, искателе многих корон. Пожарский, подумав, ответил, что в Москве его «примут с великой радостью». Этим жестом ярославское правительство надеялось использовать посредничество Вены, чтобы склонить Польшу к переговорам с Россией. «Совет всея земли» вручил Грегори для передачи императору грамоту, в которой просил о содействии и посредничестве в заключении мира с Речью Посполитой.
«С тобою Бог и великий Чудотворец Сергий…»
Гетман Ходкевич к концу весны медленно двинулся к Москве, поджидая прихода подкрепления из Литвы. Только после получения известия, что полковник Струсь уже в Можайске — с новым отрядом в три тысячи солдат и запорожских казаков, Ходкевич 31 мая подошел к российской столице.
Зная о раздорах в Первом ополчении и о том, что многие земские воины ушли в Ярославль, гетман предпринял попытку разгромить казаков в их таборе у Яузских ворот. Польские отряды атаковали табор со стороны села Нехорошева, гарнизон Гонсевского одновременно сделал вылазку из Кремля. Ополченцы с трудом отбили атаку.
Но и поляки были не способны на большее. По-прежнему испытывая нехватку продовольствия, ежедневно теряя людей, наемное войско роптало и становилось все менее управляемым. Наемники требовали еды и денег. Много денег.
Когда бояре приглашали в Москву Жолкевского, в их казне было сто двенадцать тысяч рублей. Менее чем за год все эти деньги ушли на жалованье иноземным солдатам, а налоговых поступлений у Семибоярщины больше не было. Мстиславский и поляки принялись за царскую сокровищницу.
Стены Кремля стали свидетелями неслыханного разграбления. Командиры наемников пришли в Грановитую палату и потребовали жалованья. Помощники Гонсевского записали в ведомости казенного расхода: «Гайдукам счесть по триста рублев в месяц». В прежние времена триста рублей, причем не в месяц, а за год, получали только особо отличившиеся члены Боярской думы. Но поляки диктовали свои условия.
Бояре предлагали на выбор золотую утварь, перстни, драгоценные камни, царские одеяния, меха. Наемники требовали золото за бесценок. У Гонсевского от увиденных сокровищ «снесло крышу». Он не отказывал себе ни в чем.
Когда сокровищница опустела, поляки и наемники принялись за дворец, усыпальницу московских государей, церкви и монастыри. Вырывали украшения с «царского места», с посохов, с конского наряда, с доспехов. Бесценные творения искусных ювелиров разных стран обращались в золотой и серебряный лом. Содрали золото с покровов на царских гробах в Архангельском соборе, с раки чудотворцев в Благовещенском соборе, расхитили всю утварь из монастырей. В ход пошли и регалии царской власти. Гонсевский взял себе две самые богатые короны: одна, которую оценили в двадцать тысяч рублей, принадлежала Борису Годунову, другая, ценой «всего» в восемь тысяч, предназначалась для Лжедмитрия I. К коронам Гонсевский добавил золотой царский посох с бриллиантами. Договор с поляками запрещал вывоз этих регалий за границу, но кто тогда обращал внимание на такие мелкие формальности. Нельзя сказать, что члены Семибоярщины равнодушно взирали на расхищение царской сокровищницы. Они тоже приняли в нем посильное участие.
В начале июня 1612 года полк Зборовского, самая боеспособная польская часть, получив «жалованье», покинул Кремль, переправился за Москву-реку и с огромным обозом награбленного ушел на запад.
Затем настала очередь Гонсевского бежать из сожженного и разграбленного им города, обшарив предварительно весь Казенный приказ — не завалялось ли там что-то еще.
Гонсевский увел с собой значительную часть жолнеров. В Кремле оставались полк Будилы, насчитывавший до 1000 человек, какая-то часть отряда Струся под его начальством и сапежинцы. Польскому гарнизону досаждал не только голод, угрозой оставались и подмосковные казаки, которые время от времени возобновляли военные действия.
Ходкевич ушел в село Крайцарево и пытался оттуда снабжать провиантом кремлевский гарнизон. В поисках продовольствия гетману приходилось забираться даже в такие дальние места, как Новгородский край, где его побили шведы.
Заруцкий внимательно следил за тем, что происходило в Кремле, и использовал подходящий момент, чтобы перейти в наступление. Через две недели после ухода Ходкевича он отдал приказ об общем штурме Китай-города. Хотя казаки и ратные люди Первого ополчения бились на славу, прорвать линию китайгородских укреплений им не удалось. От пушечных залпов штурмовавшие понесли большие потери. Освободить Кремль до прихода сил Второго ополчения у Заруцкого не получилось.
Но ему удалась другая комбинация — низвержение Лжедмитрия III.
Псковский «Дмитрий» готовился прибыть в столицу и предъявить права на законную супругу Марину Мнишек, которая была любовницей Заруцкого. Воскрешение «законного супруга» грозило разрушить всю игру атамана. Но он не был тем, кто готов без борьбы уступить любимую женщину и власть безвестному проходимцу. Если псковский «вор» и нужен был Заруцкому, то только чтобы усадить на трон царицу Марину и царевича Ивана.
В конце марта Первое ополчение постановило направить в Псков новое посольство. Причем в его состав вошли триста казаков. Посольство возглавил Плещеев, близкий подручный Заруцкого. Казаки, отправляясь в путь, поклялись на кресте, что еще раз «досмотрят» псковского царя «в правду» и обличат его, если он окажется не тем, за кого себя выдает. Если государь истинный, его надлежало торжественно препроводить в Москву.
Земское посольство прибыло в Псков 11 апреля. Плещеев, будучи допущен к руке «царя», громогласно признал его истинным Дмитрием. В течение месяца посол усердно исполнял роль преданного слуги, одновременно готовя почву для переворота. Плещеев видел, что самозванец не пользовался популярностью даже у жителей Пскова. «Это был краснобай, продувной, хитрый и отчаянный малый, а оттого и собралось к нему несколько сот негодяев и мошенников, которые все помогали его словам и бредням находить сочувствие и прикрашивали их», — писал шведский дипломат Петр Петрей.