Кади указал на стол. Взгляд Антона вскарабкался на него и остановился на жиденькой стопке из клочков бумаги. Все они были разных размеров и разного цвета. Объединяло их только то, что каждый клочок был обрывком одного из самых дешевых сортов бумаги.
- Они даже дорогу в один конец не окупят, - сказал Антон. - Нет, на таких условиях я никуда не двинусь.
- Не двинется он, - Кади громко фыркнул. – А кто двинется? Я? Мне по возрасту не положено. Да только, зашиби меня копытом, я и в мои шестьдесят готов встать к рулям и выйти в любую бурю. Чтоб ты знал: моя старушка двадцать лет развозила почту, и никогда – ни разу! – не было случая, чтобы я нарушил договор.
- Но теперь-то контракта нет.
- А это что?! – Кади резко указал на стопку бумажек. – Тринадцать самых настоящих контрактов, и на каждом из них стоит твое имя. Видишь?
Он схватил верхний листок и повернул его к свету. Мелкий текст сливался в единую массу, и только слово "контракт", начертанное сверху крупными печатными буквами, четко проступало на желтоватом фоне. Всматриваться Антон не стал. Содержание везде было одинаковое, менялись только имена. За вышеупомянутые двадцать лет Кади приучил всех к своим условиям и никто даже не пытался торговаться. Пока действовал почтовый контракт с городом, это была чистая прибыль. Теперь обстоятельства изменились.
- Контракты вижу, - не стал спорить Антон. – Прибыли не вижу.
Кади снова возмущенно фыркнул, но опять же нашел, что ответить.
- Избежание потерь – это, между прочим, тоже прибыль. Даже налогом облагается. А ты, если порвешь сразу столько контрактов, потеряешь разом и уважение, и доверие людей.
- Их уважение мне и даром не надо, - Антон отмахнулся. – А вопрос доверия полностью регулируется штрафными санкциями. Которых, кстати, нет, так что все эти потери – иллюзия, и ничего больше.
- Иллюзия?! Да эта иллюзия, если хочешь знать, поценнее золота!
- Ценнее золота нет ничего, - тоже начал закипать Антон, которому в последней фразе почудился намек на богохульство. – В Откровении…
- Я, знаешь ли, тоже читал Откровение! - громко перебил его Кади. – Там везде написано про богатство, но ни разу не встречается слово "золото". Не значит ли это, что сам Мамона понимал богатство куда шире? Он ведь не просто так именуется вездесущим.
Антон даже не сразу нашел, что ответить.
- Ну, знаешь!... Ты говоришь, как реформатор.
- Я говорю как человек, который знает жизнь, - отозвался Кади, и бросил листок обратно на стол. – В качестве какового ты меня и нанял. И, кстати, Храм не осудил реформацию…
- Но и не одобрил!
- Это пока, - так уверенно заявил Кади, словно он лично направлял волю Храма. – Жрецам ведь подумать надо, взвесить все "за" и "против"… Ты думаешь, почему Храм всегда прав? Потому что жрецы вначале хорошенько подумают, а только потом сделают. Вот и ты – подумай! Подумай, прежде чем такие решения принимать.
Антон мрачно кивнул. Дельный совет явно запоздал. Последние… А сколько же времени прошло? Четверть часа, наверное. Вот эти последние пятнадцать минут он только и делал, что думал. Думал о том, что всё пропало. Уж это-то он обдумал основательно.
Взгляд Антона остановился на отполированном боку парового котла. Из импровизированного зеркала на него с понимающей грустинкой взглянуло его отражение. Худое, бледное, с тонкими усиками. Внешне Антон был типичным выходцем с верхних этажей. Раньше он даже под открытое небо редко выходил, а уж здесь, внизу, и вовсе был случайным гостем. Случайным и, как оказалось, напрасным.