– Уй?! – удивлялся он, когда на грудь ему прыгала лягушка. – Лигушка – битий крушка.

Детвора внимала с благоговением – приобщалась к культуре.

Скоро приходили гуси. Плавали, брезгливо огибая непрошеного гостя дугой. Арамаисыч какое-то время наблюдал за ними.

– У птици гуси – белий труси! – наконец выдавал он.

Гуси тотчас уходили, оскорбленно поджав клювы.

– Арарат! – звала жена.

Арамаисыч делал вид, что не слышит, только Чаренца[15] под нос бубнил: «Поднимите глаза! Я иду, я иду! Из угрюмого чрева веков…»

– Арарат! – взывала к его совести жена.

– Арамаисичем бил, есть и буду!

– Иди домой, хватит в грязи валяться!

– Кому грияз, а кому алмаз! – парировал Арамаисыч.

Жена уныло стояла на балконе, свесив вдоль боков прозрачные руки. Вздыхала, уходила в дом. Задергивала штору. Арамаисыч оставался лежать в котловане.

– Это на работе я Арарат. А в свой законный вихатной я кто? – спрашивал он.

– Арамаисыч! – хором отвечала детвора.

– Вы запомнили, а она, – кивок в сторону наглухо зашторенной балконной двери, – не может запомнить. Сорок лет вместе живем, а толку? Ни понимания, ни уважения.

Он поворачивался на бок, подкладывал под голову согнутый локоть. Прикрывал лицо лопухом.

Дети расходились, чтоб не мешать. Арамаисыч проспит до того времени, когда во двор выйдут мужики, выведут его из котлована и проводят домой.

Завтра понедельник, он снова будет Араратом, обычным слесарем. А сегодня он Арамаисыч, поэт и чтец, царь и бог котлована, повелитель головастиков и лягушек. Большой человек.

Люди нашего двора

На макушке Хали-кара

На макушке Хали-кара столько воздуха, что его можно раздвигать руками. Столько неба, что не объять. Столько ветра, что ты сам – часть его дыхания. Столько истины, что заповеди кажутся бессмысленным набором слов.