Я обогнул кафетерий, рассчитывая перехватить подозреваемую. Никого не увидев, двинулся напрямик по клумбам к теннисным кортам.

В 03:05 я с облегчением услышал, что «скорая» уже в пути. Констебль высказала соображение, что наш коллега уснул на скамейке и подвергся нападению кого-то, проходившего мимо, возможно той самой голой женщины, которая вполне могла быть сбежавшей пациенткой психиатрической клиники. Тут мы услышали какой-то звук, напоминающий треск расщепленного дерева. Он шел со стороны общественного туалета. Не мешкая, мы бросились туда. Во время погони констебль Гейтвуд потеряла преследуемую из виду и считала, что, кем бы она ни была, теперь она путает след.

Я снова связался с диспетчерской и затребовал руководящих указаний и поддержки.

В 03:07 мы подбежали к участку леса, окружающему общественные уборные.

Тропинка, ведущая к туалетам, растянулась ярдов на пятьдесят и петляла между густыми кустами рододендрона. Мы прежде всего прислушались, но ничего не услышали. Я собирался подождать, когда прибудет группа поддержки, но констебль Гейтвуд сказала, что если женщина сама является жертвой нападения — а это весьма вероятно, если учесть, что она вся окровавлена, — она может нуждаться в неотложной помощи.

Мы ступили на тропу бок о бок. Я держал фонарик прямо перед собой, а констебль Гейтвуд обшаривала лучом заросли. Никто из нас не заметил ничего необычного, хотя я уловил слабый, но едкий запах, запах грязной одежды, прокисшего пота, дурного дыхания — букет ароматов, свойственных тем, кто слишком долго живет на улице.

В 03:08 мы вышли на площадку, где располагались уборные.

Одинокий серый бетонный куб в центре площадки больше походил на бункер времен Второй мировой войны, чем на общественный туалет. Вход на мужскую половину был с южной стороны, на женскую — с северной. Местные смотрители недавно заколотили обе двери, так как имело место несколько случаев непристойного поведения. Однако после этого сюда наведывался отряд полиции по борьбе с проституцией и наркотиками, так что дверь в мужской туалет была выбита, и за ней зияла угольная чернота. Мы руководствовались тем, что женщина, которую ограбили или даже изнасиловали, могла искать общественный туалет, чтобы привести себя в порядок, умыться, но трудно было представить, чтобы кто-либо, пусть даже серьезно раненный, заглянул бы в такое неприятное место. Тем не менее, прежде чем войти, мы выкрикнули предупреждение, на которое не получили ответа. Держа наготове оружие и светя фонариками, мы ворвались в здание по обычной схеме зачистки помещения.

Пусто. Свет наших фонарей выхватывал из мрака только обломки и мусор — разбитые раковины, расколотые зеркала, похабные рисунки на стенах и тараканов. Однако одна из кабинок оказалась закрыта, и вонь, немного другая, но гораздо более сильная, казалось, исходит оттуда.

Мы снова крикнули, и снова никто не ответил.

Тогда мы собрались с духом, и я ударом ноги распахнул дверцу.

Внутри никого не оказалось, только валялись куски унитаза, а стены и пол кабинки были заляпаны кишащими червями экскрементами.

И тут мы услышали шум вроде стука кирпичей — звук шел из женской половины. Мы выскочили наружу и, разделившись, побежали, огибая уборную с разных сторон, к другой двери.

Было примерно 03:10, мы с патрульным констеблем Гейтвуд находились порознь не более пятнадцати секунд, когда я услышал ее крик

о помощи. А еще — выстрел.

Я свернул за угол и оказался у северной стены здания. Доски, закрывавшие вход в женскую уборную, тоже были сорваны, причем, похоже, совсем недавно. У самого входа поднималась на ноги констебль Гейтвуд. Может, виной тому слишком яркий свет моего фонаря, но она выглядела очень бледной и потрясенной. Она сказала, что женщина возникла словно из ниоткуда, и да, она была голой и измазанной кровью и грязью. Женщина напала на патрульного полицейского. Они схватились, и пистолет констебля Гейтвуд случайно выстрелил. Констебль пыталась удержать подозреваемую, но та укусила ее — впилась зубами в основание большого пальца. Я осмотрел руку Гейтвуд. Кожаная перчатка была разорвана в нескольких местах. Когда же констебль стянула перчатку, я увидел рваную кровоточащую рану. Рука распухла и не по-хорошему посерела.

Я сказал констеблю Гейтвуд, что ей нужно в больницу. А потом мы услышали шелест в ближайших зарослях рододендрона — довольно громкий, словно кто-то ползком продирался сквозь кусты. Я хотел броситься в погоню, но патрульный констебль Гейтвуд попыталась остановить меня — с паникой, совершенно ей не свойственной.

Только сейчас до меня дошло, что происходит нечто исключительное.

Полицейский констебль Шарлотта Гейтвуд — одна из самых эффектных женщин-офицеров округа. Высокая, атлетически сложенная блондинка, она очень профессиональна: быстро соображает, тверда при общении с гражданами, бесстрашна перед лицом опасности. Но данный случай, похоже, совершенно выбил ее из колеи, прежде я никогда не замечал за ней такого. Она сказала, что увидела женщину лишь мельком, потом та выбила у нее из рук фонарик, но с ней явно было что-то не так.

Однако времени обсуждать все это не было. Я велел констеблю отправляться прямиком в Льюишемский госпиталь, но сперва проверить патрульного Макинтоша и удостовериться в том, что «скорая» выехала. Потом я нырнул в заросли. Выбравшись из кустов на открытое пространство, я увидел впереди, ярдах в тридцати от меня, фигуру, ковыляющую к эстраде.