— В Москве я был на прошлой неделе, слушал оперу «Евгений Онегин», — отвечал пленный. — Город живет по всем правилам. Театры переполнены, магазины торгуют по расписанию, метро работает круглосуточно... А кормят летчиков по пятой норме.

Пододвинув к себе лежавшие на столе счеты, он начал перечислять то, что составляет продовольственную норму для летного состава.

— А вы хотите почитать газету «Русское слово»? В ней по-другому пишут...

Кузнецов раньше не слышал о такой газете, но быстро уловил русское название и согласился.

— Почитаю.

Ему дали номер, в котором от имени известного московского актера была напечатана статья под заголовком «Почему я убежал из страны большевиков». Автор с ехидными подковырками, в злопыхательском тоне рассказывал, как он долго голодал и нищенствовал в Москве, насколько доволен, что теперь живет на территории, которой цивилизованно управляют немецкие власти.

Уловка врагов не подействовала на пленного. Кузнецов с отвращением отбросил газету.

На следующий день допрос продолжили. И тут летчик допустил большую оплошность — дивизию назвал шестнадцатой, а полк — тридцать девятым. Офицер запустил стоящий на столе магнитофон, который вчера, по-видимому, находился на подоконнике за шторой, и сказал:

— Теперь послушайте, что говорили вчера. Свой голос узнаете?

— Узнаю.

— Чему же верить? — спросил переводчик. — Вчерашним словам или сегодняшним?

— Я вчера был в тяжелом состоянии, — попробовал оправдаться Кузнецов.

— Вы говорите чепуху. — Продолговатое розовое лицо немца исказилось злобой. — Где, же правда, господин офицер?

Сильный удар кулака в левый висок повалил Кузнецова вместе со стулом. Разноцветные круги заходили в глазах.

«Кончилась фашистская вежливость. Приготовься, Александр, к тому, что тебя ожидает», — пронеслись в голове летчика. Он быстро вскочил, схватил со стола пустую четырехгранную чернильницу и замахнулся ею на переводчика. Тот отшатнулся, мгновенно выхватил из кобуры пистолет и положил его перед собой.

— Я вашего пистолета не боюсь! — закричал во весь голос Кузнецов. — Можете меня расстрелять хоть теперь, хоть после. Больше ничего не скажу.

Немецкий переводчик уже не раз допрашивал советских людей, попавших в плен. Он знал, как тяжело у них выпытывать правду о замыслах командиров, о боевой технике, поэтому быстро сменил тон и заискивающе заговорил, усаживая пленного:

— Прошу, лейтенант, меня извинить. Погорячился... Теперь я понимаю ваш характер. И скажу откровенно: твердых людей мы уважаем.

На пятый день после пленения Александра Кузнецова привезли в смоленский лагерь и определили в тринадцатый барак, в котором, как правило, содержались бывшие летчики, моряки, танкисты. И здесь советский воин воочию увидел «цивилизованный» порядок содержания пленных.

Вечером в лагерь привезли с переднего края убитых лошадей и изрубили их туши на мелкие, куски. Это мясо, отдающее тухлым запахом, вместе с мякиной и мерзлой картошкой заложили в огромные чугунные чаны и сварили на костре. Супу-баланды требовалось много — в лагере содержалось до десяти тысяч русских военнопленных.