— В шапке-то не зашибу.
— Все равно…
Прошли еще несколько метров, пришлось еще согнуться, ход сужался, потолок нависал. Медлявский мазнул рукой по стене, осыпав инеистую крупку. А дальше ход пошел на расширение. Иней со стен исчез. Оба смогли разогнуться. И наконец, они вышли в пещеру. Широкая, будто сплюснутая, с потолком едва выше человеческого роста. Свет фонаря заплясал по стенам и потолку, и высветил в дальнем углу какие-то непонятные холмообразные груды. Медлявский шагнул ближе, посветил. Ветхие, покрыта пылью тюки, лежали вповалку, друг на друге.
— Что за склад? — Бормотнул Екимов. — Ну, встань сбоку, посвети…
Медлявский пристроился, так, чтоб спина Екимвова не перекрывала луч. Тот приладился к одному из мешков, мысля развязать завязанную кожаной тесемкой горловину. Но та не поддалась, вместо этого сам тюк вдруг разошелся под рукой ветхой рваниной, и из огромной прорехи вдруг звеня и бренча, полился на землю металлический ручей. Тяжелые кругляши монет сыпались друг на друга горой, отскакивая, разбегаясь бегом на ребрах по темным углам. В луче фонаря засверкало, заиграло вечным молодым светом, золото.
— Это?.. — Остолбенело промямлил краском. — Это чего? Золото?!
— Похоже на то. — Отозвался Медлявский.
— Так это… Все-таки ваше?
— Нет конечно, — деревянным голосом отозвался Медлявский. — Сам видел, пещера была закрыта. Тут бог знает сколько лет не был никто…
Он наклонился, поднял с пола один из золотых кружков. Неровно отлитый, похожий на лепешку, на лицевой стороне был изображен коленопреклоненный мужчина в халате, с длинной бородой, с луком в одной руке, посохом или может, копьем, в другой, и колчаном за спиной.
— Что-то восточное, персидская может быть… — Пробормотал Медлявский. Бросил монету в кучу, поднял другую. Четкую, аккуратную, будто только с монетного двора, с профилем дородного мужчины, украшенным венцом. Перевернул её неловкими в перчатках руками. На оборотной стороне была изображена крылатая женщина, и обвивавшая её кругом надпись. Медлявский поднес ближе фонарь, и напрягая в слабом свете глаза, вслух прочитал:
— «Викториа Константини…».
— Чего это? — спросил Екимов.
— Это солидус, — пробормотал Медлявский. — Золотая монета, отчеканена в правление августа Константина Великого. Был такой царь…
— Давно? — Спросил Екимов.
— Ну… — Медлявский задумался, как сказать попроще. — Лет через триста после рождения Христа.
— Ядрен корень!.. — Выдохнул Екимов.
— Да уж… — Медлявский поднял еще пару монет. — «Лео перпет…». Император Лев Макелла. Из тех же краев, лет на сто позже. А вот эти наши: «црь и великии кнзыва на всея Русии». А здесь что? «Владимир на столь»… Боже. Да любой нумизмат, чтоб сюда попасть, левую руку себе отгрызет.
Екимов разложил нож, и пошел мимо сложенных друг на друга мешков, проводя лезвием по истлевшей такни верхнего ряда. Зажурчало, загремело, потекло на землю металлическим потоком из прорех. Сыпалось с мелодичным перезвоном, иногда перемежающимся звуком падений более крупных предметов. Это на россыпи монет вываливались серебряные кувшины, злотые блюда с иранскими всадниками, скифские блюда и подвески, с переплетенными дивными зверями. Вывалился и тут же скрылся в золотом потоке надоспешный крест-энколпион, сбитый сотни лет назад с груди какого-то удальца. Вывалилась чаша, по бокам которой на грациозных конях скакали золотые всадники, в свободных штанах; — упала на бок, и сама рассыпала сокрытые в ней монеты. Сыпалось, текло, и звенело на разные голоса золото, исполняя свою тысячелетнюю песню власти, удачи, богатства.
— Хватит, Екимов. — Позвал Медлявский.