— Быстро сварганим. Добавочку…

— Интересная теория, — врастяжечку сообщил лысый. Сияя, он глядел, как шашлычник хлопочет у мангала. Я и не сразу-то сообразил, что лысый обращается ко мне. — Хорошая у вас голова, Александр Игоревич. Невербальная, значит, инфосферка… Рожи корчим, ручками сучим. Виртуальненькими. Проверять будем?

— В каком смысле? — удивился я.

— В прямом. Замутим экспериментик?

— Я против, — Чистильщик встал. Он был такой высокий, что мог, наверное, транслировать свое неодобрение на ближайшие телевизоры. — Мы еще от прошлого эксперимента не отошли. Матвей Абрамович, вы-то должны понимать…

— Безопасный, — сказал лысый.

Рот его лоснился от жира.

— Я против.

— Простенький. Типа амебы.

— Против.

— Для проверки гипотезы. Под мои гарантии, а?

— Я…

— Ну и ладушки, — сказал лысый.

Вечер мне запомнился эпизодами.

Он распадался на волокна, этот вечер. Как жаркое из хорошо протушенной, но жестковатой говядины. Мы едем с дачи. Натэлла за рулем травит анекдоты. Бородатые, как Ямпольский. С национальным колоритом. «Не дождетесь!», «Яка краина, такие и теракты…», «Пачиму гризли? Руками душили…» Рита вежливо посмеивается. Чистильщик мрачен.

Я дремлю.

Джип плывет в сумерках. «Наутилус» в пучине океана. За окнами начинается дождь. Капли вприпрыжку бегут по стеклу. Лобовое стекло — обычное. Боковые — тонированные. У Натэллы прямо по курсу — вечер. А у меня за правым плечом — ночь. Хотите машину времени? Ставьте правильные стекла…

Антошка играет с Талейраном.

Черт его знает, зачем я назвал цуцика Талейраном. А уж где я его подобрал — этого и черт не знает. Проснулся утром, в башке конный парад, а он рядом на кровати. В ногах деликатничает. И храпит, как Фальстаф. Откуда, как — ничего не помню. Кучерявый, лобастый. На прошлой неделе ходили с ним к знакомому кинологу. Тот ржал, как конь. Сказал, что черный терьер, бернская овчарка и барбос Кабысдох.

Породу изобрел: собака Франкенштейна.