– Что, опять? – Хальмони шлепнула внука по руке, когда он потянулся за третьей порцией. – Впрочем, неважно. Поезжай на автобусе. Нужно отвезти это в «Ханян». – Женщина махнула рукой в сторону двух контейнеров, аккуратно замотанных в розовую атласную ткань.

– Зачем? – Одно название этого жилого комплекса заставило Джихуна вздрогнуть. – Кому это?

– А кто еще там живет? – цокнула языком хальмони. Обычно на этом Джихун бы сдался, но в этот раз он скрестил руки. Он решил твердо стоять на своем.

– Зачем ты ей что-то отправляешь?

– Бери контейнеры и не груби, – бабушка даже не посмотрела на него.

– Не понимаю, чего ты о ней так печешься. У нее вообще-то муж есть. И то, что она – твоя дочь, не значит…

– Не смей так говорить о собственной матери. – На этот раз в голосе хальмони послышались стальные нотки, и Джихуну пришлось сдаться.

– Она мне больше не мать, – пробормотал парень, забирая контейнеры.

На улице, точно чувствуя его гнев, собирались темные густые облака. Джихун успел дойти до остановки, когда понял, что оставил в ресторане куртку. Он взглянул на дорогу и решил, что не будет возвращаться. Все равно он был настолько зол, что не чувствовал холода.

Джихун вышел к шоссе и сел в подошедший автобус, кашляющий выхлопами. Плюхнувшись на заднее сиденье, парень положил контейнеры себе на колени, и они как будто нарочно подпрыгивали каждый раз, когда автобус наезжал на выбоину, усугубляя его и без того плохое настроение.

Джихун глядел в окно, всеми силами стараясь не думать о женщине, которая бросила его, – и, конечно же, не мог выкинуть ее из головы.

Из детства ему запомнились две вещи: долгие родительские крики и понимание, что они его не любят. После каждой ссоры отец топил горе в бутылке, а мать становилась все злее и ожесточеннее. Маленького Джихуна ругали и били как за то, что он слишком громко кричал, так и за то, что он сидел слишком тихо. Когда мальчику исполнилось четыре, отца арестовали. Тогда мать Джихуна немедленно подала на развод и переехала вместе с сыном в квартиру над рестораном хальмони.

Жизнь с хальмони напоминала солнечную погоду после долгих лет подземного обитания. Бабушка заботилась о нем, мыла, кормила. Дарила игрушки и одежду. Однако, когда мать Джихуна попросила дать ей карманных денег, хальмони вручила дочери фартук и велела идти зарабатывать.

Как-то раз, когда Джихуну было почти пять, он сидел на кухне во время обеда. В комнате пахло дымящимся на плите ччигэ – соленым и чуть-чуть острым; запах щекотал ему ноздри. Хальмони напевала старую народную песенку, которую услышала по радио, а Джихун подпевал, хотя и не помнил слов. Однако бабушка смеялась, глядя на его старания, и мальчик воодушевленно продолжал петь.

Так они и пели – под кухонный шум и крики в обеденном зале, – когда на кухню зашла мама с полным подносом грязных тарелок. Волосы у нее вывалились из-под резинки, обрамляя покрасневшее лицо, а на щеке виднелось пятнышко соуса.

Джихун тогда подумал, что нет никого красивее ее.

Обрадовавшись маминому появлению, мальчик спрыгнул со стула, подбежал к женщине и обнял ее за колени.

Поднос выскользнул у нее из рук и с грохотом приземлился на пол. Один из стаканов, разбившись, рикошетом рассек Джихуну щеку.

– Джихун-а! – закричала женщина. – Ты зачем под ноги кидаешься? Что ты вообще здесь забыл?

Мать схватила его и ударила по попе. От страха Джихун даже не почувствовал боли.