— Я, — говорит, — еще в первую германскую войну успел унтер-офицерские погоны получить за меткую стрельбу, и два Георгиевских креста за храбрость, так что я здесь остаюсь. Наводчиком на нашем танке.
— Благодарю за верность Отечеству, господин фельдфебель, — говорю ему.
— Рад стараться, ваше высокоблагородие!
Черт, не один год он лямку тянул, вон, как вбито, на уровне рефлексов.
— Награды можете носить открыто, на фронте доносчиков нет. Все, кроме участников военного совета, могут быть свободны.
Вышла делегация, Соломин на меня укоризненно смотрит, начальник штаба в ужасе, комбат-три бутылку с самогоном достал, всем разлил.
— Ну, за то, чтобы и у нас было, что выпить, а не только у генералов!
Чокнулись предохранительными колпачками от мин, выпили, и стали гадать, где немцы свои батареи установили.
Болота сразу отпадали, и подходящих мест было всего пять. Их и надо было завтра проверить. Обсуждаем маршрут, а у меня сидит заноза в мозгах — не глупее нас офицеры вермахта, тоже ведь что-то подготовили. Самая удобная для танков вот эта ложбинка — вот туда-то мы и не пойдем. Вообще туда не пойдем, рискнем, проскочим по краю болота. Или не проскочим. В трясинах Полесья Гоша Жуков десять тысяч танков утопил, у меня их столько нет, каждая единица бронетехники на счету. Ротный-два слабоват, решаю вместе с ротой идти. В пять подъем, кусок хлеба с салом, все грызут на ходу, пошли. В середине колонны танки. Еще три и будет полноценная танковая рота. Куда же убежал отдельный батальон? Разведка фонариком моргает — нет немцев. Согласен, все спать должны. Сидит где-нибудь секрет с рацией, уже сообщил о нашей активности. Сейчас появится комитет по встрече…
Ревут танковые моторы, летит грязь по сторонам. Не время моторесурс беречь, уже бегут к орудиям дежурные расчеты, ждут координаты целей от звукоуловителей. Вперед, парни, должна быть за тем холмиком батарея в засаде, клянусь, чем бы мне поклясться, не верю не во что и за жизнь цепляюсь так, из любопытства, а умереть не боюсь. Не хотелось бы, но страха нет, притерпелся.
Немцы не только точно стреляют, они еще и соображают быстро, да и бегают тоже. Поняли, что мы ловушку обходим и удрали, даже орудия бросили.
Ага, не свое, не жалко. Наши противотанковые калибра пятьдесят семь миллиметров пушечки. Ствол четыре метра длиной, вес — больше тонны, а лошадок им некогда было запрягать. А нам лошади не нужны, у нас в автороте грузовиков хватает. Прицепим и утащим.
Сберегли мы танки, вон их слышно, далеко уехали.
Короче, отступили немцы без боя до самого Черноручья. А там у них укрепрайон не хуже нашего, уже мы не рискнули лезть. Кроме противотанковой батареи нам достались еще три — две орудийных и одна гаубичная, в каждой по четыре ствола.
Оператор бегает кругами, все снимает: танки, трофеи, немецкие солдатские книжки горкой на плащ-палатке, еще с прошлого раза собранные, когда мы колонну из засады расстреляли.
Комиссары почти на людей стали походить, без всяких понуканий все добро вывезли до последнего снаряда, так ловко, что даже смотреть было приятно. Немцев, самых медлительных, мы с полсотни все-таки настреляли. Парочка даже руки пыталась поднять, только зря они это делали — на Северо-западе в плен не сдавались и не брали.
Выложили трупы в ряд, чисто в пропагандистских целях. У нас три бойца погибли, четверо ранены.
Соломин на меня смотрит вопросительно, не понимаю его.
— Вот она, твоя минута славы. Нам столько орудий не надо, тем более противотанковых. И гаубицы не сможем использовать, ни тягачей, ни корректировщиков огня, ни разведки. Надо трофеи сдавать в штаб дивизии, и получать табак и водку, — говорю ему. — Что смотришь, ширинка у меня застегнута, только что проверил. Спрашивай, если что-то непонятно, разрешаю.
— Жителей спасти можно?