Какое-то время Юнг продолжал рисовать мандалы. Впоследствии он даже не мог вспомнить, сколько кругов он нарисовал. Однако, по мере того, как число рисунков увеличивалось, к нему пришло понимание того, что мандала является неким центром, к которому он стремился в своих поисках чего-то наиболее существенного. Мандала предстала перед ним как олицетворение индивидуальности и самодостаточности.
Несколько лет спустя Юнгу приснился сон, суть которого он попытался отразить в нарисованной им мандале. Через какое-то время он снова нарисовал ту же картинку, в центре которой находился золотой дворец. К его удивлению, по форме и выбору оттенков эта мандала напоминала собой что-то китайское. Очевидно, речь шла о проявлении бессознательного, поскольку незадолго до этого Юнг получил от известного в то время синолога Рихарда Вильгельма рукопись даосского трактата «Тайна Золотого цветка», в котором золотой дворец отождествлялся с центром всего сущего.
Углубившись в содержание присланного ему трактата, Юнг нашел в нем нечто сходное с его идеями о мандале как центре сосредоточения развития. Это придало ему уверенность в том, что он не одинок в своих восприятиях происходящего и находится на верном пути в поисках самодостаточности, самости.
В дальнейшем Юнг пришел к пониманию того, что мандала, которая изображается в форме ритуального круга, магического круга с вписанными в него крестами, ромбами и квадратами или обнаруживается в алхимическом микрокосмосе, является типичным примером архетипа. Она может быть оформлена посредством рисунка, пластики, танца.
Мандала встречается в сфере религиозных обрядов, а также в области психологии – в сновидениях, фантазиях, состояниях психической диссоциации. В процессе психотерапии пациенты подчас рисуют нечто похожее на мандалы. Подобные изображения связаны с тем, что пациенты или видят их во сне, или чувствуют острую необходимость компенсировать свой психический разлад при помощи представления об упорядоченной цельности.
Мандала выступает в качестве символа, дающего представление о всеобщности и единстве, об упорядоченности и целостности душевного мира. В восточных мандалах их центры обычно содержат одну из религиозных фигур, будь то Шива или Будда, а также символическое изображение божественных сил.
«Мандала означает круг, а точнее, магический круг, и эта символическая форма широко распространена не только на Востоке, но и у нас, особенно в Средневековье, чему мы имеем множество свидетельств. Специфически христианские мандалы утвердились в раннем Средневековье. Большинство из них изображают Христа в центре и четырех евангелистов в четырех кардинальных точках».
Чаще всего мандала характеризуется кругом, четвертицей, квадратурой круга. Если культовые мандалы обнаруживают ограниченное количество типичных мотивов в качестве своего содержания, то индивидуальные мандалы имеют неограниченное количество мотивов и символических намеков.
С точки зрения Юнга, в целом мандала означает целостность человека, его божественную сущность, божественное начало.
«Мандала – это архаический образ, существование которого мы прослеживаем на протяжении тысячелетий. Означает он целостность Самости, или целостность «внутреннего человека», – если прибегнуть к мифологическому способу выражения – возникновение в человеке божественного начала».
Мандала – это символ целостности, представляющий собой компенсацию раскола и соответственно возвещающий преодоление его. Этот простейший набросок образа целостности непроизвольно навязывается воображению, чтобы дать человеку представление о противоположных сторонах, их борьбе и примирении.
Истинная мандала всегда представлена внутренним образом, который постепенно строится активным воображением тогда, когда нарушено психическое равновесие, возникает необходимость разобраться в чем-то. По мнению Юнга, мандала способна оказывать значительное терапевтическое воздействие на того, кто ее составляет, поскольку она представляет собой попытку объединить противоположности, воссоединить разрозненные части в некое целое, навести мосты между отделенными друг от друга психическими процессами.
Рисуя различные мандалы, пациент, по сути дела, ищет убежища в защищающих его кругах. Пребывая в растерянности и отчаянии в своей добровольной тюрьме, путем создания мандал он начинает поиск своего нового убежища, что может привести его к такому психическому изменению, которое будет способствовать обретению им своей Самости.
Поэтому мандалы, по выражению Юнга, – это своего рода «родильные дома», ясли в буквальном смысле этого слова, в которых происходит духовное рождение и становление человека тем, кем он и должен быть.
В лабиринте алхимии
Многие сновидения стали знаковыми для Юнга, предопределившими его интерес к символике и архетипам бессознательного. Так, одно из приснившихся ему сновидений в 1926 году привело его в лабиринт алхимии, который стал отправной вехой для его последующего многолетнего изучения средневековых текстов.
В контексте приснившегося ему сновидения Юнг оказался запертым в замке эпохи XVII века, где он должен был провести целый год. Пытаясь понять смысл своего сновидения, он пришел к мысли, что данное сновидение указывает на алхимию, поскольку пик ее развития приходился как раз на XVII век.
Юнг начал читать книги по алхимии. Однако они были настолько трудны для понимания, что не поддавались осмыслению. Не имея ариадниной нити, способной вывести из тупиков лабиринта алхимии, Юнгу не оставалось ничего другого, как выписывать повторяющиеся выражения с тем, чтобы попытаться дойти до смысла древних текстов. Он составил необычный глоссарий, в который было включено более тысячи ключевых слов и который помог ему разобраться, насколько это было возможно, в алхимических текстах.
По мере изучения соответствующих текстов Юнг обнаружил, что его опыты по осмыслению всего того, что происходило с ним при встрече с собственным бессознательным, напоминают собой опыты алхимиков. Получалось, что мир алхимиков был и его миром.
«Я был рад этому открытию: наконец, я нашел исторический аналог своей психологии бессознательного и обрел почву под ногами. Эта аналогия, равно как восстановление непрерывной духовной традиции, идущей от гностиков, давали мне некоторое опорное основание. Когда я вчитывался в эти средневековые тексты, все вставало на свои места: мир образов и видений, опытные данные, собранные мною за все это время, и выводы, к которым я пришел, – я стал понимать их с исторической точки зрения».