Когда владыка Константин служил на Брестской кафедре, я только начинал ходить в церковь, поэтому многого осмыслить не мог, да и не все, что чувствуешь можно выразить словами. Но помню, что ощущение от владыки было особенное, он действительно был не такой как другие, даже не такой, как другие батюшки.

Можно сказать, что владыка Константин производил впечатление «затворника». Он не был одинок, вокруг него всегда были люди, духовные дети, но при этом всегда присутствовало какое-то удивительное ощущение, как при встрече с отшельником.

То есть он вроде бы смотрит на тебя, но чувствуется, что он находится не только здесь, но и где-то очень далеко: «в себе», в своем сердце. Сказать, что это был разрыв во время общения – нет, он открыт, общается, приветлив, расположен к тебе, но в тоже время как бы немножко отдельно, внутри…

При общении он был исключительно прост. Конечно, полной открытости не было, и это естественно, он же архиерей, сохранялась дистанция. И постоянно присутствовало чувство, что человек занят чем-то очень серьезным: то ли молится, то ли о чем-то думает. Конечно, можно предполагать, что он непрестанно молился.

Интересно, что совсем другого владыку Константина мы видели на богослужении. Во время Литургии владыка совершенно преображался! Он становился поразительно молод, и такие глаза у него были, что невозможно передать словами: абсолютно молодые, сияющие, просто юношеские!

В 80-х годах знакомые привезли в подарок нашей семье лампадку, и я пошел в церковь за лампадным маслом. Подхожу к лавке, мне отвечают: у нас не продается. И тут владыка Константин выходит из своего дворика и сам подозвал меня к себе: «Что вы ищите?» – «Да вот, масла лампадного хотел купить».

– Ну, у нас его не продают, но вы подождите.

Он вынес мне несколько бутылочек лампадного масла. «А на будущее, – говорит- можно покупать в аптеке вазелиновое». Потом он предложил посидеть поговорить. Ощущение от общения: простота, очень спокойно, не было никаких нравоучений, когда тебе дают понять, что ты ниже. Казалось, дедушка беседует со своим внуком. Никаких наставлений особых он не давал. Но общаться было очень интересно. Он рассказал немного о своей жизни, какая тяжелая была жизнь, особенно в войну, как немцы его поместили в концлагерь. Поговорили о современности, о молодежи. Потом он благословил меня и подарил «Акафист блаженной Ксении Петербургской», который я бережно храню.

На этом наше общение прервалось, я просто ходил в храм, бывал на службах. А потом у меня в семье случилось несчастье: отец получил тяжелую травму головы, был поврежден мозг, и он периодически терял память. Врачи ничего сделать не могли, и как-то раз в таком припадке он покончил жизнь самоубийством. Мы за него не молились, так как знали, что за самоубийц церковь не молится. Но однажды на исповеди я заговорил об этом со священником, и он сказал: «За такого человека молиться нужно. Подойдите к владыке Константину».

Когда я подошел к владыке, он меня узнал, что само по себе удивительно, ведь прошло столько лет. Во время беседы он сказал: «Знаете, за таких людей молиться не только можно, но и нужно, потому что Христос – врач, а во враче больше нуждаются больные, и раз с ним случилась такая беда, то молиться за него нужно больше, чем за людей, которые умерли своей смертью». И он дал мне разрешение поминать моего отца в церкви.

И последняя встреча. Я собирался на Кавказ, а перед поездкой на Кавказ, я всегда заходил в храм и ставил свечи. И вот, я увидел владыку в окружении очень активных, наступающих на него женщин лет 50-ти. Я не знаю, что там произошло, по-моему, какая-то неприятность случилась на приходе, но дело грозило настоящими разборками, я подошел, чтобы, если понадобится, помочь владыке , мало ли что.

И вот, меня поразило, как красиво он разрешил этот конфликт: он тихонечко отвел одну женщину в сторону, побеседовал с ней, потом другую, и в результате они сами разошлись в разные стороны. Потом он подозвал к себе меня, и благословил в дорогу. Но было видно, что он был очень-очень сильно огорчен, расстроен предыдущей ситуацией.