— В точку! Запомните: вы — команда! Вы, мать вашу, одна слаженная команда! В одиночку — спрячьте геройство в задницу и ноги в руки; с крабом можно справиться только группой. Почему, Ямомото?

— Единственная стратегия при встрече с крабом — обездвижить его. А это восемь конечностей. По одной на каждого. Остальные, не занятые ногами, должны постараться отсечь их быстро и любыми способами, — отчеканил Фудзи, вспоминая наставительные речи старшего мичмана.

— Верно! — Воронин на секунду остановился, внимательно осмотрев подопечных, и быстро скомандовал: — Вы знаете, где снаряжение! Вперед, салаги! Считайте, что испытание началось! — и уже вдогонку: — Если сегодня никого не придется хоронить, я буду несказанно рад…

В хижине всегда держался терпкий запах смолы. Данила запомнил его с детства. Как и шершавые стены, состоящие из переплетенных ветвей ольшаника и кедрового смолистого стланика. А также скрадывал все остальные запахи: пота, рыбы, даже перегара Нахима. Как и предполагал подросток, сейчас, после визита тральщика, он поглощал ягодно-ореховую настойку. Мужчина сидел за столом и задумчиво пялился на мутно-коричневую жидкость, плескавшуюся на дне бутылки.

Данила поприветствовал отчима, достал старенький потрепанный рюкзак и принялся складывать туда необходимые для похода вещи.

Мужчина, казалось, задумался о чем-то далеком и давно прошедшем. Серые глаза, не мигая, смотрели на бутылку. Борода и волосы топорщились в стороны. Видимо, Нахим не находил себе места после визита тральщика. Сложно было представить, что капитану первого ранга всего пятьдесят лет, настолько сморщилось сейчас его лицо. Возможно, поэтому его и считали стариком.

— Юр, — наконец тихонько заговорил Данила. Как и любой другой пасынок, отчима он привык называть без отчества, — можешь одолжить мне свой нож?

— Зачем он тебе? — хмуро спросил тот и, словно только что заметив, окинул подростка затуманенным взглядом. От него не укрылось, что Данила слегка морщится, наступая на правую ногу.

— Я в поход собираюсь на южную часть Шишки, — соврал Чеков. — Хочу осмотреть старые укрепления… Ну те, что со времен Второй мировой… Ну, нож так — на всякий случай.

— У вас же уроки…

— Нет. Сегодня — нет, — соврал Чеков.

— Не пущу! — нахмурился Нахим.

— Но у нас правда нет уроков, — затараторил подросток.

— Нет. Не пущу, — это было сказано твердо, что ясно дало понять Даньке: Нахим так и останется неумолим.

— Почему, Юр? Может… — предпринял Чеков последнюю попытку, но мужчина вновь прервал его.

— Без всяких «может». Не пойдешь! — Дальше спорить было бессмысленно: Нахим сказал — Нахим сделал. Всегда так. Даже многие взрослые ломали об эту скалу лучшие доводы, которые быстро и вдребезги разбивались на множество осколков сожаления. И тут действительно ничего нельзя было поделать.

Капитан поднялся, но вдруг пошатнулся, видно, слишком много ореховой настойки выпил, и врезался в стену, оседая возле нагретой печки. Данила подошел и помог подняться отчиму. Нахим навалился всем телом на юнца, но Чеков мужественно выдержал немалый вес мужика и медленно проводил Юрия к сложенной из прутьев ольхи кровати. Засыпая, тот еще долго бормотал несвязные фразы, будто он находился в своем прошлом.

«Они выперли меня… Было все… Вернусь когда-нибудь… Восстановлюсь в правах…»

И только Данила знал, что они значат. Когда-то давно, под мухой, отчим признался пасынку, что он руководил группой выживших, но произошел переворот, и лучший друг — тот, что с кокардой — сместил его, обрек на заточение на острове и не забывал навещать столь странным способом, показывая, как он относится к предателям…

Данила вздохнул, поправил бушлат на Нахиме и, вытащив у того широкий армейский нож и из тайника «Стриж» с парой дополнительных обойм, собрал рюкзак и, бросив напоследок: «Ты будешь гордиться мной, отец», — вышел из избушки.