В мастерской оставалось немного полотен — не больше десяти. На мольберте стояла картина на сюжет, неожиданный для Тихоокеанского архипелага — «Бретонская деревня под снегом»[226]. Зато в ларях из камфарного дерева все еще хранились рисунки, о которых Гоген тревожился во время циклона.
Эти рисунки — «скверные картинки» — никому не суждено было больше увидеть. Они исчезли, как и многие скульптуры и пресловутые японские эстампы.
У останков великого «дикаря» сидели подручные епископа. Наутро под предлогом, что тело начало разлагаться, они ускорили похороны. Когда пастор Вернье в два часа явился в Дом наслаждений — он был пуст. В церкви Атуоны уже началось отпевание.
На могиле Гогена Тиока установил базальтовую глыбу, на которой выгравировал имя своего друга и год его смерти[227].
Три недели спустя была составлена опись имущества художника, которое было продано с молотка. Первая распродажа состоялась в Атуоне 20 июля. Продавалась только домашняя утварь — в роли оценщика выступал Клавери. В августе сторожевое судно «Дюранс» перевезло на Таити мебель, картины, предметы искусства, книги, принадлежавшие Гогену. «Эксперт» из Папеэте в последний раз разобрал рисунки и акварели художника и «изрядную часть», по его собственным словам, «отправил на помойку, где им и место».
Вторая распродажа состоялась 2 сентября. Многие офицеры с «Дюранс» и канонерки «Усердная» оспаривали на аукционе реликвии, оставшиеся после художника. Наиболее дорого (сто пятьдесят франков) была оценена картина «Материнство», которую лейтенант Кошен перехватил у губернатора Пети. Судовой врач с «Дюранс» Виктор Сегалан купил за шестнадцать франков четыре скульптуры, украшавшие Дом наслаждений, за два франка палитру художника и за восемьдесят пять франков семь картин, среди них автопортрет «У Голгофы» и «Бретонскую деревню под снегом», которую оценщик демонстрировал вверх ногами, дав ей неожиданное название «Ниагарский водопад».
От Гогена ничего не осталось. Приобретенный Варни Дом наслаждений стоял необитаемый, на запоре, пока вскоре его не снесли. Ванну на открытом воздухе разрушили, колодец засыпали.
От Гогена не осталось ничего, кроме воспоминания. Неотвязного, как некоторые мечты…
Манао Тупапау! Посмертная судьба
После смерти Гогена по Таити и Маркизским островам поползли беспокойные слухи.
Люди выражали удивление «поспешностью», с какой разбазарили имущество художника, говорили о «розданных рисунках», об «исчезнувших рукописях»[228]. Как только Монфред узнал об этом, он немедленно обратился в Министерство колоний, и оно в начале 1904 года приказало провести расследование и вернуть во Францию рукописи и произведения, которые не были проданы.
Среди рукописей, о судьбе которых тревожился Монфред, была «Ноа Ноа». «Я хочу успокоить Вас, — писал ему в марте 1904 года Виктор Сегалан, — …г-н Пети намеревался перелистать эту книгу, которую ему доверил сборщик налогов. Но потом губернатор тяжело заболел и поспешно уехал. Рукопись по недосмотру оказалась среди его багажа, и губернатор, которому это стало известно и который в настоящее время почти что при смерти, заявил, что по приезде во Францию немедля вернет рукопись по принадлежности».
Но Эдуар Пети так и не вернулся в Европу. Когда Сегалан сообщал эти сведения Монфреду, губернатор уже умер в Австралии. Его семья передала «Ноа Ноа» в Министерство колоний, куда несколько позже из Папеэте доставили «пачку писем и бумаг из наследства Гогена».
А тем временем Пикено успел потребовать у губернатора Пети, чтобы сержант Клавери был отозван из Атуоны «за плохое исполнение административных обязанностей, — писал Пикено, — и за то, что без моего ведома поддержал судебное преследование против господина Гогена». Управитель нарядил следствие, из которого, «со всей очевидностью, выяснилось, что ряд фактов, на которые указывал покойный, подтвердился».
Пети удовлетворил просьбу своего подчиненного и сместил Клавери. Вскоре Пикено сложил с себя временные обязанности управителя. А на место Пети назначили другого губернатора. И в апреле 1904 года, к удивлению и негодованию Пикено, сержант Клавери вновь водворился в Атуоне. И тут, казалось, дух Гогена ожил в бывшем управителе Маркизских островов.
«Я нахожу, что меня незаслуженно дезавуировали, и почтительно, но решительно против этого возражаю, — тотчас написал он новому губернатору.
— Имею честь, господин губернатор, просить Вас довести мой протест до сведения господина министра колоний, к высшему правосудию которого я и взываю. Если, однако, глава нашего департамента посчитает, что я неправ, я буду признателен ему, если он позволит мне воспользоваться моими правами на отставку и пенсию. Свободный от всяких административных обязательств, я смогу тогда, господин губернатор, опираясь на доказательства, объявить во всеуслышание обо всех притеснениях и злоупотреблениях, в которых повинны жандармы наших поселений, в частности, на Маркизах».
Губернатор немедля ответил Пикено:
«Имею честь сообщить Вам, что должен призвать Вас не выходить за рамки тех обязанностей, которые возложены на Вас в местной администрации. Полгода назад освобожденный по служебной надобности от должности управителя Маркизского архипелага, которую вы временно исполняли, Вы в настоящее время не должны иметь никакого касательства к делам этого архипелага, и в особенности Вам надлежит воздерживаться от замечаний по поводу решений, которые я нахожу нужным принимать в интересах службы. Прошу Вас в дальнейшем соблюдать большую осмотрительность. С другой стороны, считаю своим долгом уведомить Вас, что с ближайшей же почтой буду просить о Вашем выходе в отставку, как только Вы будете иметь на нее право».
Три недели спустя Клавери дали чин унтер-офицера.