«После того как ты меня открыл, найти меня было не чудом; трудность теперь в том, чтобы меня потерять…
Якобу Буркхардту:
«Я оправдываю свою скуку тем, что сотворил мир. Вы – наш великий, величайший учитель; мне и Ариадне необходимо лишь найти идеальное равновесие всех вещей.
Козиме Вагнер:
«Ариадна, я люблю тебя,
Якобу Буркхардту:
«Дорогой господин профессор,
в конечном счете меня гораздо больше устроило бы оставаться базельским профессором, чем Богом; однако я не посмел заходить так далеко в своем личном эгоизме, чтобы ради него поступиться сотворением мира. Видите, приходится чем-то жертвовать, чем бы и когда бы ни жил. Все же я снял себе студенческую комнатку напротив дворца Кариньяно (где я родился Виктором Эммануилом), в которой, сидя за рабочим столом, я могу слышать прекрасную музыку из галереи Субальпина подо мною. Я плачу за все вместе с обслугой 25 франков, сам покупаю себе чай и все, что нужно, мучаюсь с дырявыми сапогами… Поскольку предстоящую вечность я осужден перебиваться скверными анекдотами, то я занимаюсь тут писаниной, лучше которой и не придумаешь, очень милой и совершенно необременительной…
Не слишком переживайте по поводу Прадо. Я – Прадо, я также – отец Прадо, осмелюсь сказать, что и Лессепс [французский дипломат, занимавшийся строительством Панамского канала] – тоже я… Я хотел дать моим любимым парижанам совершенно новое представление – представление о порядочном преступнике. Хембидж – это тоже я: еще один порядочный преступник…
С детьми, которых я произвел на свет, дело обстоит так, что я с некоторым недоверием вопрошаю себя: не из Бога ли и вышли все, кто внидет в «царство Божие»? Этой осенью, одетый самым жалким образом, я дважды присутствовал на своих похоронах – в первый раз будучи князем Робилантом (нет, это мой сын, поскольку я в силу своей природы – Карло Альберто), но Антонелли был я сам. Дорогой господин профессор, Вам бы увидеть все это сооружение; поскольку я ужасно неопытен в том, что создаю сам, Вам пристала любая критика… Я разгуливаю повсюду в своей студенческой куртке, то и дело хлопаю кого-нибудь по плечу и говорю:
Завтра приезжает мой сын Умберто с милой Маргаритой, которую я тоже лишь здесь буду встречать в одной рубашке. Остальное – для фрау Козимы… Ариадна… Время от времени ее околдовывают…
Я заковал Каиафу [еврейский первосвященник, который потворствовал казни Христа] в кандалы. А еще в прошлом году меня долго и методично распинали и немецкие врачи.
Прикончил Вильгельма, Бисмарка и всех антисемитов.
Можете использовать это письмо любым образом, который не роняет меня в глазах базельцев.
Письмо было проштамповано 5 января. Буркхардт получил его на следующий день и сразу же показал Овербеку. Овербек немедленно написал Ницше, настаивая на его возвращении в Базель. На следующий день Овербек получил письмо за подписью «Дионис» с фразой: «Я прикажу сейчас расстрелять всех антисемитов…»
Овербек поспешил в базельскую психиатрическую клинику, чтобы показать письма ее директору профессору Вилле и спросить, что же делать.
21. Пещерный минотавр
Неизвестно, что именно случилось утром 3 января 1889 года. Видели, что Ницше, как обычно, выходил из углового дома Давиде Фино на Виа Карло Альберто. Одинокая фигура, погруженная в печальные думы, привычно брела в книжный магазин. Ницше часами просиживал там, уткнувшись в книгу, но никогда ничего не покупал. На площади в ожидании седоков толпились двуколки и кэбы, запряженные измученными лошадьми. Жалкие клячи поникли между оглоблями, заставить их двинуться мог только хлыст. Увидев, как извозчик безжалостно избивает лошадь, Ницше не выдержал. Он бросился к животному, плача от сострадания, обнял его за шею, пытаясь защитить от побоев, и потерял сознание. По крайней мере, так говорили. Подобные происшествия быстро забываются, а свидетели часто утверждают совершенно противоположные вещи.
Скорее всего, кто-то знал, где Ницше живет, так что позвали не только полицию, но и Давиде Фино. Если бы не Фино, Ницше бы наверняка упекли в итальянскую лечебницу для умалишенных и он бы навеки затерялся в ее мрачных лабиринтах. Но Фино отвел его домой.